Динцюань молча смёл кисточкой лёгкую, как дым, пыль чая, потом поднял голову:
— Ваше Величество, знаете ли вы, что даже с вашим повелением, если я так поступлю, это будет вмешательством в военные дела? А за это мне полагается смерть.
Император усмехнулся:
— Не преувеличивай.
Динцюань поставил золотой чайник на жаровню, поправил венец и пояс, стряхнул с рукавов чайную пыль, опустился на колени:
— Я понимаю, что речь идёт о важнейшем деле государства, и не смею ослушаться. Но прошу позволения высказать одно соображение.
— Говори.
— С третьего года Цзиннин и поныне, — начал он прямо, — я по вашему повелению веду финансовые расчёты. Сколько раз ради этого мне приходилось отклонять доносы, обвинявшие меня в нарушении долга чиновника, в том, что я вмешиваюсь в дела управления. Ваше Величество знает это лучше меня.
Его глаза сверкнули, голос стал твёрже:
— Государь… отец! Если я исполню приказ, то вмешаюсь не только в дела гражданские, но и в военные. Когда потом все узнают, и тысячи укажут на меня пальцем, сможете ли вы защитить сына?
Император смотрел на него и, слегка улыбнувшись, сказал:
— Столько лет ты ведёшь дела, и вот наконец приобрёл смелость. По крайней мере, перестал говорить со мной окольными словами — уже прогресс. Я никогда не любил твою излишнюю осторожность.
— За дерзость приму наказание, — ответил Динцюань. — Но прошу всё же ответить.
Император рассмеялся:
— Учёные всегда говорят неприятно. Тебя ругают — и меня тоже. Если обращать внимание на каждое слово, ничего не сделаешь. А если ничего не делать — опять будут ругать. Так что не стоит. Даже если ты вмешаешься в войско — это ведь войско твоего отца. Сын, командующий отцовским войском, заслуживает разве что нескольких ударов палкой. Ты ведь их уже не раз получал?
Он сказал это полушутя. Динцюань улыбнулся, взгляд его смягчился:
— Если отец всё же решит наказать, пусть ударит полегче. Я ведь тоже из плоти, больно будет.
В золотом чайнике зашумела кипящая вода. Динцюань подал отцу чашу с растёртым чаем.
— Ты сам приготовь, — сказал император.
Раз уж приглашение было неискренним, Динцюань стал хозяином. Он выбрал чашу с глазурью «масляные капли» и, прогрев её, произнёс:
— Редко у Вашего Величества бывает досуг. Позвольте спросить ещё об одном.
Император указал на другую чашу, с отметкой «для императорского употребления»:
— Возьми эту. Говори.
Динцюань послушно сменил чашу:
— Недавно наследная принцесса упомянула: у ханьлинского учёного Чжан Гунчэня есть третья дочь, достигшая возраста совершеннолетия, умна и красива.
Император усмехнулся:
— Хочешь взять её в наложницы?
— Нет, — ответил Динцюань. — Это воля императрицы: поручено принцессе подыскать супругу для пятого брата. Думаю, эта девушка по роду и дарованиям вполне ему подходит. Почему бы не выдать указ о браке, пока её не сватали другие? После свадьбы брат сможет отправиться в удел.
Император погладил бороду, задумался и наконец сказал:
— Если всё так, как ты говоришь, — хорошее дело.
— Тогда я от имени брата благодарю отца за милость, — улыбнулся Динцюань.
Он переложил просеянный чай в прогретую чашу, влил кипяток, размешал до густоты. Император молча наблюдал. Динцюань поднял золотой чайник, правой рукой взял бамбуковый венчик, осторожно вливал воду по краю чаши, взбивая пену. Потом добавил ещё кипятка, ускорил движения.
Вдруг император поднял золотую ложку и резко ударил сына по запястью:
— На третьей заливке кисть должна работать мягче и ровнее! Ошибёшься здесь — дальше всё пойдёт вкривь: пена не удержится, появятся водяные следы. Если бы это был поединок, ты уже проиграл. Неужели забыл, чему я учил в детстве?
Динцюань опешил, потом молча взял другую чашу и начал заново. После седьмой заливки поднёс напиток отцу:
— Я ленив и нерадив, забыл наставления. Прошу простить.
Император пригубил чай, посмотрел на побледневшую пену и сказал:
— Всё то же, что и с письмом: не дело одного дня. Когда закончится война, у нас появится время — я сам вновь научу тебя с начала.
— Я уже не так молод, — улыбнулся Динцюань. — Вряд ли буду столь же ловок, как прежде.
Император усмехнулся:
— Тогда велю вернуть из дома Лу Шиюя ту самую линейку. Не верю, что если с ладоней сойдёт ещё пара слоёв кожи, ты не достигнешь совершенства.
Динцюань рассмеялся и поклонился:
— Столько лет прошло, кто же хранит старую линейку? Добрый конь идёт, лишь увидев тень плети; я тоже не посмею лениться.
Разговор иссяк. Ночь сгущалась. Император устало сказал:
— Пора отдыхать. А тебе — заняться делами. Возьми с собой этот чайный блин. Ван Шэнь, проводи наследника.
Динцюань поблагодарил. Ван Шэнь, неся чай, довёл его до выхода.
— Дорогой напиток, — усмехнулся Динцюань.
— Забыл, Ваше Высочество, — ответил Ван Шэнь, — что над «Побеждающим снегом» есть ещё «Драконья обжарка» и «Драконья проба», но прошлогодний урожай давно израсходован. У государя это, пожалуй, лучший сорт.
Он передал чай и добавил:
— Всё‑таки Вы повзрослели, стали рассудительнее. Государь теперь обращается с Вами почтительно — вот это уже по‑настоящему похоже на возвращение наследника.
Динцюань усмехнулся:
— А‑Гун, знаешь ли, я теперь и с одной из своих наложниц обращаюсь так же почтительно.
— Что Вы сказали, Ваше Высочество? — удивился Ван Шэнь.
— Я бы предпочёл, чтобы отец по‑прежнему считал меня ребёнком: ругал, бил, как прежде. Такой почтительности я не вынесу. Дорогой же чай — глоток стоит пол‑Чанчжоу.
На следующий день вместе с третьим императорским указом была отправлена и личная грамота наследного принца. Написана она была «золотым ножом», сверху стояла печать наследника, а внизу — его редкая личная печать с выгравированными словами «Минчэн».
