В двадцатых числах первого месяца в столице одна за другой произошли две важные перемены, обе — по личному повелению императора, решённые им единолично.
Первая — трижды посланный в Чанчжоу указ: заместитель военного наместника Гу Фэнъэн должен собрать войска, вывести тридцать тысяч человек из города и двинуться на передовую.
Вторая — понижение министра наказаний Ду Хэна до должности главного секретаря при канцелярии, с временным поручением дел Министерства наказаний главе Дали-сы; министр кадров Чжу Юань оставался на своём месте.
Кто-то в шутку назвал эти два распоряжения «вывести полководца — ввести советника».
О военных делах говорить не станем, но перемена в чиновных рядах вызвала недоумение: ведь Ду Хэн, возведённый в сан советника, был человеком наследного принца. Несколько лет назад, во время дела Ли Бочжоу, он вместе с Чжан Лучжэном оказал немалую услугу, а когда дело пересматривали, оба были сняты с должностей и подверглись следствию. Хотя Ду Хэн не признал ни единого слова обвинения и впоследствии доказал, что клевета исходила от ванна Гуанчуань и рода Чжанов, пятно это так и осталось в его биографии.
По меркам столичных «чистых потоков» — тех, кто чтит нравственную безупречность, — уже само возвращение на службу выглядело проявлением пристрастия к власти, достойным презрения; а уж повышение до столь высокого поста казалось и вовсе неприличным. Но нравы ныне низки, и спорить о добродетели — пустое дело. Гораздо важнее другое: при столь сложных отношениях между императором и наследником зачем было возносить ближайшего человека принца до столь весомого положения? В этом чувствовалось нечто непостижимое, словно воля Неба.
Тем более странным оказалось поведение самого Ду Хэна. Когда указ был обнародован, все спешили поздравить нового советника, и один из остроумцев, смеясь, спросил, не обещал ли ему когда-то старый монах «зелёный полог»1. Ду Хэн побледнел, бросил взгляд по сторонам и, не сказав ни слова, с раздражением откинул рукав и ушёл. Люди остались стоять, не понимая, что произошло.
Перед Чжао-ваном Динкаем управляющий дворца Чанхэ высказывал те же сомнения. Приближалась середина весны: на ивах уже виднелись свежие побеги, сквозь ветви пробивались бледные краски, но утренний и вечерний холод ещё держался, и гулять было не по сезону. Динкай медленно шёл по заднему саду, и Чанхэ, стараясь не отставать, шагал рядом, потирая руки и притопывая от холода.
Динкай сорвал веточку молодой ивы, слегка хлестнул ею по ладони Чанхэ и негромко сказал:
— Взрослый человек, а всё не научишься держать себя.
Чанхэ засмеялся, на миг стал серьёзен, потом снова заговорил:
— Вот и все так говорят.
— Все — это кто? — холодно усмехнулся Динкай. — Среди них есть хоть один чиновник выше третьего ранга? Есть ли кто из тех, кто ведает военными, гражданскими или финансовыми делами?
Чанхэ задумался и покачал головой:
— Кажется, нет. Больше всего судачат цензоры.
— Естественно, — ответил Динкай. — Во-первых, это их обязанность; во-вторых, они из «чистых потоков» и давно не знают, какова ныне реальная служба. Ты тоже думаешь, будто император возвышает принца ради военных дел? Что сила наследника вновь расцветает? Ошибаешься. Одним движением руки, одной улыбкой он перекрыл принцу обе дороги — и внешнюю, и внутреннюю.
— Но ведь Ду Хэн связан с принцем… — неуверенно начал Чанхэ. — Я глуп, прошу разъяснить, Ваше Высочество.
Весенние птицы перекликались в лучах заката. Динкай шёл неторопливо, нахмурив брови:
— После прошлогодней проверки я говорил тебе: с тех пор, как Ли Бочжоу лишился должности, а Хэ Даожань занял её место, за пять лет император постепенно лишил Три ведомства власти. Теперь решения шести министерств напрямую доходят до трона, а Три ведомства остались лишь связующим звеном. Из шести министерств одно — колеблющееся Министерство обрядов, два — налогов и работ — заняты хозяйственными делами. Главное же — кадры, армия и наказания. Министерство наказаний ближе всего к Восточному дворцу, то есть к принцу. Так вот, Ду Хэн будто бы повышен, но на деле лишён власти. Человек в шёлковом пологе — завтра станет птицей в золотой клетке.
Чанхэ не был глуп, и, услышав это, сразу понял.
- Зелёный полог (碧纱笼, Bì shālóng) — метафора уединения, затворничества, иногда монашеской кельи. ↩︎
