Двери вновь распахнулись. На пороге стоял командир отряда, в тех же окровавленных доспехах. Он не удивился виду убитых, лишь поклонился:
— Ваше Высочество, здесь двенадцать человек, в других местах — двести сорок восемь. Все устранены. Не осталось ли кого‑нибудь?
Динцюань едва дышал, тело его онемело. Он прошептал:
— Двести шестьдесят… ни один не ушёл.
— Закрыть все южные ворота, — приказал Гу Фэнъэн. — Запереть западные и северные. Никого не выпускать.
— Есть!
— Пять тысяч — к лагерю Чэн‑цзюня, окружить. Ещё пять тысяч — к восточным воротам. Никого не выпускать.
— Восточные ворота далеко друг от друга, — возразил командир. — Могут уйти по реке.
— Перекройте огнём, — холодно ответил Гу Фэнъэн. — Я скоро присоединюсь.
Динцюань очнулся, шагнул вперёд:
— Я — посланник государя! Мой приказ равен императорскому! Вы, на земле государя, творите мятеж, Небо и люди покарают вас!
Командир взглянул на Гу Фэнъэна; тот не дрогнул. Тогда он выкрикнул:
— За мной! Отомстим за старого генерала и командира Лю! Кровью смоем позор!
Динцюань, доведённый до предела, вдруг обрёл холодное спокойствие:
— Хэян‑хоу, ты хочешь, чтобы и я запятнал руки?
— Ваше Высочество думаете, я ждал вашего указа, чтобы решиться? — тихо спросил Гу Фэнъэн.
— Я не знаю, — ответил Динцюань. — И знать не хочу, отчего вы все сошли с ума.
— Где теперь ваш нефритовый пояс с узором? — спросил Гу Фэнъэн.
— Что?! — вскрикнул Динцюань.
— Семь табличек, семь тигриных военных знаков. Вы владеете войском в десять тысяч. Почему не действуете? Боитесь моего отца? Меня? Или кого‑то ещё?
Гром ударил где‑то вдали. Принц побледнел, зубы стучали.
— Откуда ты знаешь?
— Из Палаты советников. Один писарь по имени Сюй Чанпин прибыл позавчера и всё рассказал. Возвращение Вашего Высочества в столицу, путь без возврата. Я обязан был предотвратить это.
— Сюй Чанпин?.. Где он? Позови его!
— Он умер вчера от ран и усталости. Тело в моём лагере. Если не верите — можете убедиться.
Динцюань опустил голову, тяжело вздохнул:
— Не понимаю, отчего вы все так безумно упрямы.
— Пять лет назад Вы уже упустили шанс, — сказал Гу Фэнъэн. — Не повторяйте ошибки.
Он повернулся к воинам:
— Беречь Его Высочество. Сменить окровавленные одежды.
Громкий отклик прокатился по двору. Стража сменилась — теперь его окружали люди Гу.
Тела вынесли, кровь вытерли, но запах остался.
Человек способен привыкнуть ко всему. Через пару часов он уже не чувствовал вони крови, не дрожал от ужаса. Он принял судьбу, будь то мятеж, будь то гибель.
Он думал о военных знаках, что хранил. После победы в войне государь сразу выслал его из столицы, не дав времени действовать. С тех пор прошло семь дней. Если бы он остался, был бы ныне в жёлтых одеждах или уже казнён.
Теперь он рассуждал хладнокровно. В Чанчжоу и Чэнчжоу стояло до двухсот тысяч войска, из них после потерь оставалось около ста тысяч, и большая часть — верные люди Гу. Ещё десять тысяч конницы, десять тысяч пехоты. За семь‑восемь дней они могли достичь столицы раньше царских войск. Полмесяца и, если действовать быстро, успех возможен.
Он знал запасы продовольствия, их хватит.
Герой пал, народ взволнован, знать в столице уже делит власть. Предлог «очищения двора» готов.
Это не то, что называл Мэн‑цзы «небесным временем и земным местом», но это было его собственное: время, место и люди Сяо Динцюаня.
Ещё не начался дождь, а пот уже струился по его телу. Но вместе с холодом в сердце пришла ясность. Он понял: то, что видят его братья и кузены, видит и он. Они уверены, значит, возможно. И, как бы ни были они движимы жаждой власти, в глубине они хотят спасти его. Или, спасая его, спасают себя.
Он осознал: хотя осуждал их поступки, в их жилах и в его текла одна кровь. В ней жила та же страсть к власти, тот же жар.
Он никогда не был равнодушен к силе. Когда все, кого он любил, ушли, лишь тайные вспышки власти освещали его жизнь.
Он знал её сладость: кто бы ни отрицал, никто не может устоять перед мечтой о дне, когда она станет явью.
Он был таким же жадным, страстным, одержимым.
Быть ближе всех к Небу значит каждое мгновение бороться с соблазном взлететь. Но теперь он не мог сопротивляться.
Он поднял руки: под бледной кожей вздулись синие жилы, кровь в них бежала стремительно, алая, как пламя.
И он понял: после того как увидел эту великую, свободную землю, он скорее погибнет в огне, чем снова замёрзнет в тишине дворца.
Для каждого красота Поднебесной — как искра, способная превратить учёного в воина, а воина — в убийцу.
Жизнь его двоюродного брата была тому живым доказательством.
Ветер наполнил башню, дождь хлынул стеной.
Он вздрогнул, и холодный пот на теле высох.
