— Так где мы остановились?
— Ты… ты сказала, что попала в Императорский дворец, — всё ещё сбиваясь, пробормотал я.
— Без церемоний, — укорила она, и я торопливо поправился: — Ты сказала, что после замужества оказалась во дворце.
Сянэ, прикрыв ладонями печку с углями, на мгновение задумалась.
— После того как я попала сюда, я ни на миг не забывала о Нём. Даже недавно, — в голосе её звучала усталость, — я опять пыталась бежать. Это была уже третья попытка.
— Ты хотела к нему?
— Куда ещё мне было идти? Всё, чего я когда-либо желала, — стать его женой.
Но побег вновь не удался.
— В тот день… пусть даже с риском, я должна была решиться. Всё испортила моя осторожность, мой страх перед стражей. Если бы я выбралась тогда, возможно, успела бы предотвратить его помолвку…
По слухам, служано, её наставник собирался жениться на девушке из знатного рода.
До сих пор он оставался одиноким — и Сянэ верила, что это было доказательством его верности.
(…Услышав о помолвке возлюбленного, она решилась на смерть…)
Я наконец понял. Её отчаяние было другим — не таким, как моё.
— Он забыл меня, — шептала Сянэ, сжав чайную чашку дрожащими пальцами. — И это естественно. Я стала наложницей императора. А он — слуга императора. Мы встречались на приёмах, украдкой обменивались взглядами, но подойти друг к другу не могли… казалось, что между нами раскинулась целая бездна.
Покинуть дворец, чтобы быть вместе, было возможно только через побег. Но…
— Если бы он убежал со мной, он потерял бы всё, — продолжала она, глядя в холодный чай. — Должность, дом, богатство… всё, чего он достиг кровью и потом. Я знала это. И всё равно хотела сбежать.
— Ты сама понимала, что это было бы глупо… — тихо сказал я.
Она кивнула.
— Да. Я всё понимала. Даже если бы побег удался… он не обязательно принял бы меня. Он мог отвернуться… — голос её дрожал. — Но я всё равно мечтала. Только для того чтобы жить, мне было нужно совсем немного — видеть его, быть рядом. Но теперь… всё кончено.
Её лицо словно застыло в мучительной гримасе.
— Осталась только пустота. Я больше не нужна ему. Я стала всего лишь обуза… Тело моё ещё живо, но сердце давно умерло. Без счастья, зачем продолжать существовать? Лучше уйти…
Я молчал.
В какой-то миг её слова растворились в моём сердце — не как чужая история, а как боль, которую я тоже знал.
Я глубоко вздохнул и намеренно повысил голос:
— Скажи, ты уверена, что он действительно обручился?
Сянэ вздрогнула.
— Так говорят служанки, — нерешительно ответила она.
— Слухи, — резко бросил я. — Ты слышала это от него лично?
— Нет. Конечно, нет. Мы даже увидеться не можем…
— Тогда откуда уверенность? Ты хотя бы пыталась проверить?
Она прикусила губу, молча качая головой.
— Может, всё это просто сплетни? — продолжал я. — Они живут этим — пересудами, слухами, выдумками. Разве можно доверять их словам?
Сянэ сжала чашку обеими руками, не в силах произнести ни слова.
— Ты сама решила, что он тебя забыл, — сказал я тише. — Но разве ты забыла его?
Она покачала головой. Лицо её исказила сдерживаемая боль.
— Вот видишь. Прошло десять лет, ты стала наложницей самого императора — а сердце твоё всё так же принадлежит ему. Почему же ты решила, что его сердце изменилось? Тот, кого ты любишь, — не пустой трус и не предатель. Он — благородный человек, настоящий муж.
Я встал и посмотрел ей прямо в глаза.
— Так доверься ему. Поверь.
Сянэ хотела было что-то возразить, но её губы дрогнули, и она опустила голову, словно её охватил невыносимый, сокрушительный стыд.
Я знал: на самом деле она не хотела умирать.
Она хотела заплакать. Хотела зарыдать в голос, не сдерживаясь, отдавшись страшной, разрывающей сердце тоске.
— Я… я хочу верить ему, — голос её дрожал. — Я правда хочу… Но стоит только подумать, что слухи могут оказаться правдой… и меня охватывает страх.
— Если вдруг он действительно обручился, — холодно бросил я, — тогда ты сама его забудешь. Подумаешь, один предатель. Твоя жизнь стоит куда больше, чем жалкий изменник.
В белом сиянии тусклого света её тонкие руки закрыли лицо, словно прячась от ударов невидимого ливня.
Я умолк. Если ей хочется плакать, пусть плачет. Человек, не способный больше проливать слёзы, по-настоящему потерян.
Может быть, если дать волю слезам, сердце, истекающее кровью, хоть немного очистится.
— Если твой наставник и в самом деле оказался таким жалким человеком…
Пустая чашка в моих пальцах отбрасывала тусклую тень на стол.
— …тогда… замени его на меня.
Неожиданные слова соскользнули с языка, будто сладость нерастворённого сахара толкнула их наружу.
— Я не мужчина… Но я бы никогда не забыл женщину, которую полюбил. Ни за десять лет, ни за двадцать. Даже если бы она ушла к другому, даже если бы нам было не суждено увидеться вновь, я бы всё равно помнил только её. И не женился бы ни на ком другом. Никогда.
Я понимал, что несу бред.
Я — грязный, забитый, поломанный, едва дышащий в этом аду, и вдруг — такие слова? Что я вообще знаю о любви? Какое мне дело до неё?
(…Я ведь даже не человек, в полном смысле этого слова.)
Высшие евнухи могли иметь любовниц — я слышал об этом. Но такие вроде меня? Кто захочет даже смотреть на того, кто целыми днями моет отхожие места, таскает трупы и ловит крыс?
Женщины для меня были такими же недосягаемыми, как облака во дворце Небесного владыки.
Если бы не встреча с Сянэ, я, наверное, так и прожил бы свою жалкую жизнь, ни разу по-настоящему не поговорив с женщиной, не то что…
(Да что там — даже мечтать о любви было бы глупо.)
(…И всё же…)
Я смотрел на неё и завидовал.
Завидовал, что она знала, что такое любить — пусть даже любовь её разбилась о жестокость мира. Завидовал даже её боли.
Потому что у меня не было ни любви, ни боли.
Только грязь, побои, голод и одиночество. И безымянная яма в конце пути.
Меня забудут через день после смерти. Я исчезну, не оставив после себя ни единой искры воспоминаний. Моя жизнь закончится, не начавшись. И всё-таки…
(Как бы я хотел хотя бы раз испытать то, что она чувствует сейчас.)
Хотя бы раз — чтобы кто-то меня полюбил.
Хотя бы раз — чтобы у меня был кто-то, за кого стоило бы жить.
Эти мечты были пустыми, как мыльные пузыри. Но они продолжали кружиться в голове.
(Ах… кто я вообще такой? Зачем я родился в этом мире, который меня отвергает?)
— Это было бы неплохо, — вдруг тихо сказала она.
Её голос был лёгким, как трепет крыльев бабочки.
— Тогда… если вдруг всё изменится, я приму твоё предложение.
— Чего? — я застыл.
— Ты сам предложил. Теперь поздно отступать. Придётся отвечать за свои слова.
Она улыбнулась. После долгих тяжёлых минут её лицо расцвело, словно после грозы проглянуло солнце.
— Ты… ты серьёзно? — заикался я.
— А как же! — кивнула она. — И не вздумай теперь отнекиваться. Ответственность — великая вещь.
Она протянула руку, нежно коснулась моих губ пальцами, словно смахивая крошку.
— Кстати, у тебя тут на губах остались крошки от баоцзы. Пытаешься говорить, как взрослый, а сам — чистый ребёнок.
— Я… я вовсе не ребёнок! — вспыхнул я. — Мне скоро пятнадцать!
— Ты моложе меня на десять лет? — рассмеялась Сянэ, её смех прозвучал легко, почти игриво. — Неудивительно, что ты напоминаешь мне младшего брата.
Я стиснул губы, чувствуя, как внутри закипает злость. Быть принятым за ребёнка было унизительно. Но язык не находил слов для возражений.
(…Виновато это… это прикосновение!)
Я всё ещё ощущал на коже её пальцы — мягкие, лёгкие, холодные, и в то же время нежные, как никто другой.
Это были первые в моей жизни женские руки, что коснулись меня после обряда очищения.
Их прикосновение оказалось куда более хрупким, более тёплым — и более ледяным — чем я мог себе представить.
Таким, каким было её сердце — вопреки всему.
— Она выглядит счастливой, — пробормотал я, дочитав письмо.
Аккуратно сложил его и бросил в огонь. Документы, способные выдать смену личностей, не должны были остаться.
Почерк Сянэ и первого министра Ли был удивительно похож — ровный, утончённый. Видимо, ученица переняла стиль наставника.
Каждый из них в письме по-своему рассказывал о своих новых, наполненных счастьем днях — с благодарностью к Императору, с теплыми словами в мой адрес.
(Видишь? Я же говорил тебе.)
История о помолвке Ли Сяо оказалась всего лишь слухом.
До прошлого года он не связывал себя обещаниями ни с кем, мечтая лишь о совместном будущем с Сянэ.
Теперь их судьбы окончательно переплелись. Вместе — до старости.
— Они очень благодарны вам, Ваше Величество, — тихо заметил я.
— Благодарить надо не меня, — откликнулся Император.
Он поднялся с места, словно его дело здесь было закончено: доставить письмо — и уйти.
Вероятно, он направлялся к покоям Вэй Фанъи. После подтверждения беременности её положение становилось всё более непоколебимым.
Если она родит наследника — смена престолонаследника будет лишь вопросом времени.
— Просто совет, — вдруг сказал Император, остановившись на выходе в крытый коридор.
Он посмотрел на остатки снега, лежащие на увядших клёнах, и вздохнул:
— Попробуй заняться письмом.
— Письмом?
— Пиши, что хочешь — роман, пьесу, эссе, стихи. Мне кажется, у тебя есть талант.
Может, это скрасит скуку во дворце… или даже станет чем-то, что оставит след в истории.
Как бы там ни было — лучше, чем бесцельно тратить время.
Я моргнул, не сразу найдя, что ответить.
— Ты не любишь писать?
— Нет… наоборот. Люблю.
— Тогда попробуй. — Его голос стал мягче. — Когда будет время — я бы хотел это почитать.
Я проводил Императора до двери, а затем неспешно пошёл бродить по залитому лунным светом внутреннему двору.
Тёплый весенний снег казался остатком упрямой зимы, не желавшей уходить. Он ложился на землю тонкими линиями, словно набрасывая робкий узор новой весны.
Скоро, очень скоро земля прогреется под солнцем, и тёплый ветер пронесётся по двору, распустятся первые цветы.
Казалось, природа сама затаила дыхание в ожидании перемен, не желая ещё прощаться с этой зыбкой, невнятной тишиной.
(Будет ли это моим последним пристанищем?)
Я не знал.
Во дворце ничто нельзя считать вечным. Сегодня — покой. Завтра — неизвестность.
И всё же… если мне позволено будет окончить свой путь здесь, в этой тишине — это будет куда более счастливым концом, чем я имел право ожидать.
(Всё благодаря тебе.)
Если бы не встреча с Сянэ, я бы давно погиб.
Встретив её, я изменил свой путь. И хотя теперь наши дороги разошлись, я всё же твёрдо решил: пройду его до самого конца — до последнего вздоха.
(И что же мне написать?)
Я чувствовал тёплую благодарность к Императору за его заботу.
Я не смогу оставить после себя потомков — но, может быть, смогу оставить слово.
Если однажды мои строки оставят отклик в чьём-то сердце, если хоть один человек вспомнит о них — это будет доказательством, что я жил.
