Покои Небесного владыки — Сяньцзя-дянь. Их ещё зовут Драконьим Гнездом, ибо именно здесь наложницы и жёны впервые разделяют с императором ложе.
Крыша возвышалась с могучим изломом карнизов, колонны, покрытые алым лаком, уходили ввысь, под потолком висели восьмигранные дворцовые светильники с жёлтыми кистями, а пёстрые узоры украшали балки и кронштейны. Ворота, окантованные золотом, сияли в темноте. Куда ни глянь — всюду пятилапые драконы, внушительные и величественные.
— Ничего, я не потеряю голову…
Под предводительством евнуха из Департамента интимных дел Сюй-ши переступила порог и невольно сглотнула.
Вступила она во дворец три года назад, весной, когда ей исполнилось семнадцать. Тогда пожаловали титул линцзи — самый низший из пяти чинов наложниц.
Этот ранг едва ли возвышался над положением простых юйнюй — служанок-постельниц. Потому Сюй-ши долгое время вовсе не удостаивалась вызова, и даже на пиры в задворцах её не допускали. Сколь ни старалась подкупать нужных людей — лишь осенью дождалась прибытия вестника из Департамента. Радость её не знала границ: она до блеска вычистила нежное тело, наложила лёгкий вечерний макияж и приготовилась. Но тут, спеша, прибежал слуга из окружения главного евнуха.
— Сегодня государь не придёт в Сяньцзя-дянь.
— Что?..
Лицо Сюй-ши побледнело. Она прижалась к уже уходившему слуге.
— Опять… в Фансянь-гун?
В то время Фансянь-гун принадлежал Дин Дайюй. На ней, словно на единственной, держалась вся императорская милость. Она славилась красотой — и ещё большей ревностью. Стоило лишь другой наложнице быть назначенной в опочивальню, как Дин Дайюй выдумывала тысячу ухищрений, чтобы сладкими речами и уловками заманить императора в свои покои. Так что ночь за ночью его паланкин останавливался у врат Фансянь-гуна, а бесчисленные красавицы оставались в слезах и обидах.
И всё же, когда Сюй-ши кусала губы, полные ненависти к счастливой сопернице, евнух произнёс нечто неожиданное:
— Сегодня государь остаётся во дворце Хэнчунь-гун.
Хэнчунь-гун был резиденцией императрицы Инь-ши. Та отличалась скромностью и мягкостью нрава, снисходительностью и истинным достоинством владычицы дворца. Она никогда не препятствовала другим в ночных призывах. Происходя из знатного рода, пользовалась большим почтением, но всё же не могла соперничать в милости с Дин-ши.
— Почему Хэнчунь-гун? Неужели императрица… удержала его?
— Нет. Сам государь сказал: этой ночью он хочет быть рядом с императрицей.
— Значит… императрица нездорова?
— Не императрица. Великий наследник тяжко хворает.
А наутро по дворцу разнеслась траурная весть: принц-наследник И-син скончался.
Император погрузился в безутешное горе. Полгода он не звал к себе ни одной наложницы: ложе остывало без женской теплоты. Когда же вновь разнеслись приказы Департамента, и снова Сюй-ши осталась забытой.
Ходили слухи, что ненавистная Дин Дайюй уличена в измене и отправлена в Холодный дворец. Услышав это, Сюй-ши злорадствовала. Но дни шли, тревога лишь росла: хоть она и пыталась льстить влиятельным фавориткам, те смеялись над её неуклюжестью, прозывали деревенской простушкой.
Так минуло три года во дворце. Ей уже было двадцать, но она ни разу не легла рядом с драконом на императорском ложе.
Цветок быстро вянет. Ту, чью красоту на родине воспевали как неземную, теперь никто не замечал. Взятки опустошили её кошель, и Сюй-ши стала обдумывать отчаянный шаг: выскочить прямо перед императорским паланкином, лишь бы он заметил. Ведь что толку сидеть сложа руки, — думала она. — Ждать в гареме — значит остаться ни с чем.
И вот, наконец, настал день, когда в её покои пожаловал чиновник Департамента цветов и птиц.
— Поздравляю, линцзи Сюй. Сегодня ночью государь вызывает вас.
То ли сработали её щедрые подношения, то ли услышаны были молитвы, а может, просто государь вспомнил о несчастной, обделённой вниманием девушке. Как бы то ни было, удача улыбнулась.
— Линцзи Сюй, прошу сюда.
Красный коридор, освещённый фонарями, поворачивал налево; евнух повёл её к боковой комнате.
Там служанки раздели её догола и тщательно осмотрели: даже распущенные волосы перебрали, чтобы убедиться, что при ней нет оружия. Затем, завернув нагую в багряное покрывало с золотыми узорами, уложили на носилки и понесли в опочивальню императора.
Уже в покоях она надела приготовленные ночные одежды и стала ждать. Таков был порядок и для тех, кто встречал государя в собственном дворце: всё для безопасности величайшего из мужей.
— Ах, наконец…
Скрывшись в объятиях одеяла, вдыхая аромат благовоний, Сюй-ши чувствовала, как грудь её вот-вот разорвётся от счастья. Под серебристым светом луны потолок с перламутровыми вставками казался небесной рекой. Все пережитые трудности исчезли, словно мираж. Вот он, миг: наконец-то она встретит императора, наконец-то обретёт шанс подарить наследника.
Её вместе с одеялом уложили на ложе. Евнухи вышли, и в комнате остались лишь дежурная придворная летописец Тунши и сама Сюй-ши.
Выбравшись из-под покрывала, девушка надела при помощи Тунши ярко-алые ночные одежды. Её сердце готово было выпрыгнуть. Она склонилась к полу, ожидая прихода государя.
Сердце Сюй-ши гулко стучало, будто оглушительный барабан, и в этой какофонии всё явственнее слышались приближающиеся шаги по длинному коридору. Дверь распахнулась, в комнату ворвался шелест одежд. Говорили, что государю двадцать восемь лет — высокий, статный, величественный муж. Эта ночь непременно станет сказочной, подобной сну: делить ложе с владыкой девяти провинций и тысяч колесниц!
— …Что это значит?
Голос, прозвучавший в полумраке, был направлен прямо к ней. Сюй-ши вскинула голову.
Перед её взором предстал император в ночной одежде — и рядом с ним худощавый евнух. По парчовой одежде с вышитым драконом сразу можно было понять, что это высокий сановник среди евнухов. Но странно: этот евнух держался за рукав государя, точно влюблённая женщина, просящая ласки у любимого.
Слухи знали о том, что иной раз император позволял евнухам прислуживать ему у ложа, но чтобы нынешний владыка питал склонность к драконьему ян — такого никто не слышал. И уж тем более — привести такое создание прямо в Сяньцзя-дянь, в покои для первой брачной ночи наложниц…
Император склонился, разглядывая тянущего его за рукав евнуха.
— Ты разве ещё не понял?
Голос прозвучал высокий, чистый, звенящий, с таким обольщением и нежностью, каких не могло быть у мужчины.
— Неужели… ты…
Глаза императора широко распахнулись, в них вспыхнуло потрясение.
— Ты жесток… ни разу не явился ко мне.
До того склонённая голова поднялась, и лицо озарила улыбка, чарующая, словно дьявольский цветок.
— Я так ждала встречи с тобой, Лунцин.
Дерзкий взгляд, смелое обращение к государю по личному имени… Этот евнух был женщиной в мужском наряде.
— …Дайюй…
Имя, сорвавшееся с уст владыки, принадлежало той, что должна была томиться в Холодном дворце, — развратнице, изменнице.
Наступил четвёртый месяц — пора вишен. Спелые плоды из императорских садов предназначались для подношения в храм предков, а затем раздавались государём вельможам. Милость касалась и гарема: жёны и наложницы могли отведать сочные ягоды, красные, словно их собственные уста.
Но нынче урожай был скуден. В канун сбора урожая на сады обрушились буря и ливень, изрядно побившие ветви. Для обряда в храме хватало и малого, но разделить на всех — от чиновников до женщин в гареме — плодов явно не хватало. В смятении, чиновники из Сы-юаньцзюй, ведавшего садами, пришли к Цзылянь за указанием.
— Как прикажет распорядиться, Хуангуйфэй?
— Разумеется, в первую очередь — чиновникам, — без колебаний ответила Цзылянь. — Они жертвуют собой ради Поднебесной. Святой милостью должны быть облагодетельствованы сполна. Пусть всё будет по прежним установлениям. Если придётся, можно немного сократить долю гарема.
Пренебречь вельможами ради женщин гарема значило бы опозорить государя.
— Слушаюсь… Но что насчёт самих жён и наложниц? По обычаю, сперва довольствуются фэй, а уж после — шицзе. Если начнём урезать, то с последних.
— Нет. И так наложницы не столь любимы, как фэй. Если ещё и в этот час уменьшить им удел, в их сердцах зародится обида на государя.
Цзылянь приказала оставить положенную награду наложницам без изменений.
— А что насчёт прежнего императора и вдовствующей императрицы?
— Им надлежит преподнести плоды, что приготовлены для храма. Доля императрицы будет сохранена. Естественно, и моя тоже. А вот всех прочих фэй…
— Что же тогда делать? Всем их не хватит.
— Соберите все их доли вместе и отправьте в Хэнчунь-гун — к императрице. Включая и мою.
— Но тогда… Цай Гуйфэй и Сюй-лифэй непременно будут в гневе!
— Не беда. Я сумею их утешить.
Удивлённый евнух поклонился и ушёл.
Прошло несколько дней.
В гареме императрица Инь устроила чайное собрание. Местом был избран Сянцуй-юань — сад зелёных клёнов, где свежий ветерок шаловливо играл в листве.
На столиках сияли россыпью красные, словно рубины, вишни и лучшие дворцовые сладости, приготовленные в особой кондитерской. Первые — дары императора самой императрице, вторые — её щедрое угощение.
Хоть остальные дворцы и не получили ягод, видя щедрость хозяйки, фэй и наложницы не смели выражать недовольства. Во главе с Цай Гуйфэй и Сюй-лифэй, все улыбались, наслаждаясь чаем и угощением.
— Слышали ли вы? — заговорила одна из них, — Дин-ши вырвалась из Холодного дворца и ворвалась в Сяньцзя-дянь.
— Хм, да, слухи дошли. Будто переоделась в евнуха и пыталась обольстить государя.
— А государь разгневался, велел немедля вернуть её назад.
— Естественно. Будучи облагодетельствованной милостью, она предала его и завела любовника.
— Стыда у неё нет. После всего, как посмела показаться пред его очами?
— Полагаю, с тем самым нахальным видом. Она всегда никого не ставила ни во что. Наверняка решила, что и теперь обольстит его.
— В конце концов, всего лишь дочь торговцев. Без воспитания, повадки — как у уличной девки.
— Ха, а может, даже куртизанки куда чище её?
Смех, полный ядовитых игл, прошёлся по чайному столу.
— Она рискнула, сбежала, пошла на нарушение, чтобы увидеть государя. Значит, и вправду ещё тешит себя надеждой вернуть его любовь.
Цай Гуйфэй изящными, словно белые рыбки, пальцами подцепила вишню.
— Какая бесстыдница. Служила государю, а понесла ребёнка от любовника — и теперь ещё мечтает о возвращении милости.
— С другим мужем сожительствовала, до беременности дошла — словно зверь.
— Если бы не выкидыш, грязная кровь попала бы в императорский род.
— Мысль о том, что низкорождённый щенок именовался бы сыном императора… просто невыносима.
— Вот и постигла её кара небесная. Это закономерность мира.
— Но всё же, как могла она быть настолько неблагодарной женщиной?
Сюй-лифэй подняла к устам изящный пирожок с тысячей тонких слоёв и апельсиновой кожурой.
— Ей давно следовало умереть. Но государь смилостивился, всего лишь сослал в Холодный дворец. А она, не вняв милости, вновь смутила гарем своей дерзкой выходкой. Наглость такая, что и древние злодейки посрамились бы перед нею.
— Совершенно верно сказано. Дин-ши и впрямь — редкостная злодейка, предавшая мужа, отплатившая чёрной неблагодарностью за милости. И всё же небеса и боги допустили, что эта лисица до сих пор жива на свете… поистине удивительно. Фаворитки из клана Гуйфэй и сторонницы Лифэй, в обычное время друг с другом недружные, теперь вдруг словно обрели подруг по духу: достаточно было заговорить о Дин-ши, чтобы обе стороны сошлись в едином презрении.
