Царь Поднебесной вовсе не живёт в мечте о праздности. Какая бы крепкая ни была его грудь, он всё равно несёт бремя мира — и не может его сбросить. Сев на трон, уже невозможно вернуться назад.
— Я ничего не могу для него…
Цзылянь — всего лишь Гуйфэй, а не императрица. Она не могла стоять рядом с ним, как равная. И она не была той женщиной, которую он действительно любил. Не могла исцелить его сердцем и любовью. Всё, на что она была способна, — как можно больше облегчать его бремя, пусть даже немного. Подарить ему хотя бы минуту отдыха. Пусть будет у него ещё один день, проведённый спокойно рядом с любимой.
— Государь, вы проснулись? — тихо позвала она, заметив, как он перевернулся и что-то пробормотал.
Вдруг его рука крепко схватила её ладонь. С такой силой, словно не желала отпускать.
—…Прости.
Ладонь, закалённая в воинских упражнениях, горела жаром.
— Служить Его Величеству — мой долг, вам не стоит извиняться. Хотите немного воды? Вы так вспотели… — мягко сказала Цзылянь.
— Я ошибся… Не должен был жениться на тебе.
Глухой, надломленный голос пронзил её грудь, и Цзылянь застыла.
— Нет… не так… Моя ошибка в том…
В свете тихо потрескивающих дворцовых светильников капля влаги сорвалась с ресниц и увлажнила его усталые веки.
— Я виноват в том, что люблю тебя… Дайюй.
Не дожидаясь, пока ночные стражи ударят в доски и возвестят рассвет, Цзылянь удалилась от ложа. Пусть она и была Гуйфэй, но даже ей не дозволялось проводить всю ночь в зале Сяохэ.
— Вот как сильно была любима госпожа Дин, — сказала Цзылянь, войдя в свои покои во дворце Фансянь и словно невзначай вздохнув.
— Да, — кивнула Цисян, и добавила с оттенком насмешки: — Разве не то же самое было и с наложницей Дун Юэянь в древности?
Она привела в пример имя легендарной любимицы завоевателя, и Цзылянь снова задумчиво вздохнула.
— Когда Его Величество ещё был наследным принцем, госпожа Дин по велению отца-императора вошла в Восточный дворец вместе с императрицей. Не как главная супруга, а в звании боковой жены.
— Но ведь род её был почтенный? Семья Дин, говорят, из чиновного рода. Почему же бабы во дворце шепчут, будто она дочь торговцев?
— Истинно так: она была дочерью торговца чаем, по имени Фан. Лишь перед свадьбой её удочерили в семью Дин.
— Значит, государь и впрямь жаждал этой невесты…
В этом браке не было и тени политического расчёта — лишь личное желание.
— Говорят, ещё до того, как он стал наследником, они случайно встретились на городской улице. Юный царевич и дочь купца… и в пятнадцать лет они влюбились без памяти.
— Раз она смогла пленить сердце Его Величества… должно быть, женщина была необычайно обаятельна.
— Она и вправду обладала редкой красотой, — согласилась Цисян.
— И вправду? — переспросила Цзылянь.
— Да, но характер… скорее — порочный. Вспыльчивая, высокомерная, своенравная и ревнивая. Мужчины иной раз любят таких, но, признаюсь, я не разделяю. Госпожа Дин не раз дерзила государыни-матери, держалась вызывающе.
— С матерью императора у неё были ссоры?
— Открытых ссор не было. Государыня-мать относилась к ней снисходительно, даже слишком доброжелательно. Но сама Дин, получая чрезмерные милости, не выказывала ни капли благодарности. Будучи всего лишь боковой женой, она осмеливалась задевать честь государыни-матери, пренебрегала уважением к императрице Инь, а с родной матерью государя, почтенной госпожой Хун, держалась заносчиво и холодно.
По закону дворца, став супругой наследника, женщина должна чтить двух госпожей — супругу отца и его наложницу, а также проявлять почтение к старшей жене. Но Дин смотрела на них свысока.
— Не родив наследника, она всё же была возведена в ранг Гуйфэй сразу после восшествия императора на престол. С этого и начались беды. Обосновавшись во дворце Фансянь, она вела себя как хозяйка всего гарема. Её власть была несравненно выше, чем у нынешних фавориток — Цай Гуйфэй или Сюй Лифэй. Она удерживала государя у себя до рассвета, игнорировала утренние церемонии, прогуливалась по дворцовым садам и каталась на лодках. Наложницы, добивавшиеся её расположения, осаждали её дворец, тогда как дворец Хэнчун имел вид запустения. Она даже устраивала у себя утренние поклоны, словно сама была императрицей. За упрёки императрицы она не отвечала, а за наказания государыни-матери срывала злость на слугах. Если не была вызвана к ложу, впадала в ярость, мешала другим, позволяла себе кричать на государя. Такого своеволия Гуйфэй я никогда не видывала.
Император-отец, узнав об этом, строго обличил Лунцина. Тот старался делить внимание между всеми, но до самого низложения госпожа Дин пользовалась безмерной милостью и властью, каких не знала ни одна женщина дворца.
— С такой любовью и властью она дерзнула предать… изменой! Быть может, по природе своей и была легкомысленной… говорят, встречаются такие женщины.
— Или же всему виной бесплодие? — предположила Цзылянь.
Госпожа Дин при всей своей любви и привилегиях так и не оставила наследника. Лишь раз её беременность завершилась выкидышем.
— В любом случае, женщина она была злого нрава. Даже после ссылки в холодный дворец продолжала изображать попытки самоубийства, лишь бы вызвать жалость государя.
— Он ходил к ней туда?
— Никогда. Не только не ступал, но и имени её не произносил. Она получила чрезмерные милости, а взамен — изменила и обесчестила. Вспоминать её — значит вновь бередить сердце.
И всё же… — подумала Цзылянь. — Может, он не потому молчит, что вспоминать неприятно… а потому что боится вспомнить. Боится, что в груди вспыхнет тот недогоревший уголь страсти…
Летний дворец Сэнлянъюань. Здесь, над прудом с цветами лотоса, под тенью плакучих ив, стоял павильон, где издавна отдыхали императоры в жаркие дни. Капли на подвешенных нефритовых подвесках звенели в такт ветерку, разгоняя удушье.
Под навесом, скрывавшим от солнца, сидели четверо гостей.
После положенных приветствий Лунцин пригласил всех занять места. Придворные поднесли холодный чай, а на угощение — прозрачный виноград, остуженный в ледяной воде.
— Недавно я заставил вас беспокоиться, отец, матушка, брат и невестка, — сказал государь.
Перед ним сидели князь Хун, Гао Юаньцзюн, его супруга госпожа Чжу Цаймэй, а также старший брат императора с женой. С тех пор, как Лунцин стал наследником, в открытую он уже не мог называть их отцом и матушкой — формально родителями считались покойный император и вдовствующая императрица Ли. И лишь в частных встречах он позволял себе эти слова.
— Ты уже можешь вставать с ложа? — спросил князь. Его крепкая рука взяла виноградину и отправила в рот.
— Всё в порядке, отец. Я отдохнул.
— Всегда твердить всё в порядке — это в твоём духе. Но верится с трудом.
— Выходит, я заслужил недоверие, — усмехнулся Лунцин.
— Ещё бы. Ты вечно всё берёшь на себя, надрываешься, не даёшь себе покоя. Учись хоть немного расслабляться.
— Я запомню, отец.
Лунцин улыбнулся. Князь всмотрелся в его плечи и нахмурился:
— Слишком ослаб. Раньше крепче был. Не забросил ли ты упражнения?
— Нет. Как и прежде, каждое утро не пропускаю.
— А всё равно мышцы ушли. Так не годится. С этого дня тренируйся со мной. Пойдём, прямо сейчас.
Он уже поднялся, но княгиня Чжу удержала его за рукав:
— О нет, супруг, не сегодня… — В такую жару заниматься боевым искусством — только навредишь телу. Тем более Лунцин ещё не оправился после болезни, — мягко остановила княгиня.
— Простуда и приключилась потому, что мышцы ослабли. Укрепление тела — лучшее лекарство, — упрямо возразил отец.
— Но ведь и ты этой весной слёг с простудой, не так ли? — прищурилась мать.
— Я вылечился упражнениями с мечом, — отозвался он.
— Ах вот как? А то я помню: температура-то спала, а с постели ты всё равно не вставал, только гонял меня туда-сюда. Кашу, помнится, если я сама не кормила, ты не ел. А перед сном и вовсе требовал, чтоб я пела тебе песни, — усмехнулась мать.
— …Цаймэй, разве мы не договаривались хранить это в тайне между нами двумя?
— Ах! Прости… вырвалось невзначай, — поспешила прикрыть губы шёлковым веером мать, смутившись от отцовского шёпота.
Лунцин рассмеялся:
— Вот оно что! Значит, истинное средство от всех недугов отца — это забота матери.
Он вспомнил, что отец, перешагнувший шестьдесят, по-прежнему крепок и статен, но даже ему случается валяться в постели и капризничать, будто ребёнку, лишь бы мать была рядом. Их брак был безукоризненно счастлив. Отец так и не взял ни одной боковой жены, всю жизнь прожил лишь с одной супругой, воспитав с нею троих сыновей и четырёх дочерей. Их союз был словно обещание — вместе до гроба.
Я тоже когда-то мечтал быть таким, как отец, — подумал Лунцин. Если бы я остался наследным князем, без гарема, то, пожалуй, поступил бы так же: взял бы в жёны ту, кого люблю, и жил бы с ней душа в душу, не помышляя ни о каких других жёнах.
— Впрочем, слава Небу, обошлось без беды, — сказал отец с серьёзностью и кашлянул.
— Когда узнал, что ты слёг, я перепугался до смерти.
— Чего ради пугаться? — вмешалась мать. — Наш Юаньцзюнь с утра до ночи твердил: Беспокоюсь, беспокоюсь! Я отвечала: Что толку тревожиться, давай дождёмся вестей. Он и утихал на время, но вскоре снова начинал причитать. Ночью и вовсе собрался ехать во дворец. Еле удержала.
— Цаймэй слишком уж спокойна, — нахмурился отец. — Услышав о болезни Лунцина, она всё равно спокойно принимала ванну.
— Это ты вломился ко мне в купальню! — вспыхнула мать. — Я сидела в ванне, а ты схватил меня на руки и потащил наружу. Такого я в жизни не ожидала — и, признаться, даже рассмеялась.
— Я был в смятении. Испугался, как бы история с драконом-злодеем не повторилась… — сказал отец, но тут же осёкся, словно пожалел, что вымолвил дурное предзнаменование.
— Когда мне сообщили, — тихо сказал Лунцин, — в голове и у меня мелькнула та история.
По другую сторону стола сидел князь Башан, Гао Сюци, и, прихлёбывая чай, слушал. Он был младшим братом Гао Чуэйфэна, князя Жуйдэ, сводным дядей Лунцина, но по возрасту лишь чуть старше, так что с детства был ему почти братом.
— На днях я давал тебе почитать книгу, помнишь? — сказал он. — Боюсь, именно она и навлекла беду.
— Навлекла беду?
— Ну ведь можно намазать ядом переплёт или страницы. Не я, конечно, но вдруг это чей-то замысел. Помнишь дело дракона-злодея? Тогда твой брат Тоя попал под допрос в Восточном ведомстве. Я трясся от страха: думал, уж не мне ли придётся сесть в их тюрьму-призрак.
— Трястись от страха? — усмехнулась княгиня Башан, Нянь Юйту. Она взяла виноградину и строго взглянула на мужа. — Скорее ты был в восторге, предвкушая, что наконец попадёшь внутрь тюрьмы-призрака. Я сколько раз предупреждала: государь болен, а ты всё мечтаешь о какой-то авантюре. Он даже чемодан собрал и ждал людей из войска, всё твердил: на всякий случай.
— А что? Такой шанс упускать нельзя! Когда ещё удастся попасть туда? — с оживлением ответил Сюци.
— Если часто будет выпадать такой шанс, у тебя и десяти жизней не хватит, — холодно сказала жена.
— Я ведь не хочу быть узником. Просто посмотреть… Но этот проклятый евнух даже этого не позволил. — И правильно сделал, — отрезала княгиня. — Иначе сведения о побегах просочились бы на улицу. Евнух рассудил верно.
