— Не клевещи, Лифэй! Такую вещь подбросить легко. Ясно же — кто-то хочет меня погубить и нарочно спрятал её в Жуйминь-гун.
— Верно! — подхватил Ян Чжунцзе. — Ведь именно я вручил эту коробочку Хуангуйфэй, а не Цай Гуйфэй. Должно быть, Хуангуйфэй велела сделать точную копию, на дно которой нанесли узор Чёрного моста сорок, а внутрь сандал положили. Копию держала при себе. А настоящую спрятала в Жуйминь-гун, чтобы обвинить Цай Гуйфэй. Доказательство простое: коробочка, найденная в Жуйминь, в точности такая же, как у Хуангуйфэй. Как же дар матушки вдруг оказался неотличимым от моей?
— В точности? — протянула Цзылянь, насмешливо. — Ян-шицзян, посмотри лучше.
Она указала на стоящую на столике шкатулку. Крышка была плотно закрыта, и на густом алом лаке отчётливо виднелся узор — двойной лотос на одном стебле.
— У твоей была одиночная цветущая чашечка. А у моей — близнецы. Называть это одинаковым — уж очень натянуто.
— Этого не может быть! — закричал Чжунцзе. — Ведь ещё недавно у неё тоже был одинокий лотос! Она поменяла, пока Дунчан обыскивал покои!
Он обвёл зал взглядом, ища поддержки.
— Все видели! Совсем недавно у неё на крышке был не двойной цветок, а один-единственный! Это ведь была та самая копия, которую сделал я! Разве не так?
Жёны переглянулись, зашептались.
— Правда ли там был один цветок?..
— Да кто ж разглядывал?..
— Вспомните! Разве не точь-в-точь как эта?
Чжунцзе держал шкатулку, найденную в Жуйминь, и подсовывал её всем по очереди. Но отклика почти не было.
— Государь ведь видел своими глазами! Держали в руках!
— Я лишь на дно взглянул, — холодно сказал император. — Узор на крышке не рассматривал.
— Тогда нужно обыскать Фансянь-гун! Там непременно найдётся коробочка с одиночным лотосом! Хуангуйфэй сначала нарочно выставила её, доказала, что внутри сандал, а на дне мост сорок — чтобы вбить всем в голову ложную картину. А потом, пока Дунчан обыскивал Жуйминь, подменила на двойной лотос. Если же в её покоях найдут второй ларец с одним-единственным цветком — всё станет ясно! Враньё о даре матушки рухнет. Она просто воспользовалась моей шкатулкой и ловко всё обставила! Ведь не странно ли — чтобы две вещи из разных рук оказались совершенно одинаковыми по форме, размеру и узору? Этого не бывает!..
— Ян-шицзян.
Грозный голос императора пронёсся над залом.
— Ты хочешь, чтобы я поверил тебе? Тебе, что уже пытался меня обмануть?
Словно клинок полоснул горло, Чжунцзе осёкся, лишился дара речи.
— Сначала твердил, будто Хуангуйфэй грозила тебе и заставила передать ей жёлтый терн. Потом изменил рассказ — уже Сюй Лифэй угрожала. А теперь трава всплывает в Жуйминь. Так где же правда? Кто стоит за этим — Хуангуйфэй, Сюй Лифэй, Цай Гуйфэй? Или кто-то ещё?
— Это была Хуангуйфэй! — выкрикнул он отчаянно. — Клянусь небом и духами, всё, что сказал — истина!
— И при обыске Фансянь-гун непременно найдут одиночный лотос?
— Несомненно! Но обыскивать нужно не только покои, но и людей. Слуги, евнухи, фрейлины могли спрятать при себе.
— Сэ-гунгуан! Обыскать Фансянь-гун досконально. И людей тоже.
Чжунцзе был уверен: судьба Цзылянь решена.
Но спустя время Сэ-гунгуан вернулся с докладом:
— Ничего не найдено.
— Не может быть! — Чжунцзе взвыл. — Оно где-то есть! Коробочка не исчезнет сама собой! Государь, велите обыскать саму Хуангуйфэй! Она наверняка спрятала при себе!
— Обыскать Хуангуйфэй, — коротко приказал император.
Цзылянь увели в соседнюю комнату. Вернувшись, евнух поклонился:
— При ней ничего нет.
— Тогда… это Е-гунгуан! — выкрикнул Чжунцзе, бледнея. — Он прослыл корыстным, мог подкупиться Хуангуйфэй и спрятать шкатулку!
Император велел обыскать и Е-гунгуана. Но и там — пусто.
— Значит, есть сообщники среди прочих жён или их прислуги! Они ведь и не думали, что их будут проверять…
Слова застряли у него в горле. В висках стучала кровь.
Неужели остался ещё один — тот, кого проверить нельзя?..
— Ты всё ещё врёшь! —
Император с яростью швырнул шкатулку прямо в Чжунцзе. Та с силой ударила его в грудь, и из неё фонтаном брызнул буро-красный порошок, рассыпавшись по ковру с узорами уток-мандаринок.
— Я сделал, как ты сказал: обыскал Фансянь-гун — ничего. Проверил саму Хуангуйфэй и Е-гунгуана — тоже пусто. Теперь ты зовёшь рыться в других жёнах и их слугах. Сколько ещё мне слушать твои бредни?! — Довольно! — голос государя раскатился, будто молот ударил по камню.
— Сэ-гунгуан, отвести его к Вэньмэнь!
Ворота Вэньмэнь — главный вход в город Цзюян. Отправить туда значило одно.
— Государь, пощади! Лишь не к воротам…! —
Чжунцзе рухнул ниц, лбом бился об пол. По лицу его катился липкий пот.
Так меня ждет… дворцовая порка?!
Император — отец, министры — сыновья. Оскорбив государя, слуга навлекал на себя кару — порку бамбуковыми палками. Тяжкий обычай, нигде не записанный в законах. Наказание вершил Сылий-цзянь, удары наносили стражи Цзинь-и-вэй, а смотреть обязывали всех чинов.
Чжунцзе, которого с детства превозносили как божественного отрока, некогда вошедшего в тройку лучших на экзаменах, — и вот теперь его поведут, как простого преступника, под хлысты и палки, чтобы живьём изуродовать кости и кожу, выставив на позор…
— У меня нет времени слушать твои оправдания. Уведите его!
— Государь! Помилуй! Я лишь орудием стал…!
— Постойте.
Голос — ровный, как натянутая струна, и звонкий, словно щипок по ней, пронёсся по залу.
— Ян-шицзян глуп и не ведает меры. Он осмелился обмануть государя — за это и десять смертей мало. Но верно и то, что он верно служил Вашему Величеству. Считаю, порка может быть слишком суровым приговором.
— Ты уж слишком милосердна, Хуангуйфэй, — холодно отозвался император и скосил взгляд на сидевшую рядом Цзылянь.
— Этот человек упорно лгал, пытался оклеветать тебя, выставить за кулисным злодеем. Почему ты его защищаешь? Неужели… сердце твоё всё ещё помнит его?
— Я думаю не о нём, а о государе, — Цзылянь поднялась, откинув рукав тёмно-синего шёлка, и склонилась на колени перед троном. — Ради доказательства невиновности одной наложницы — карать чиновника на глазах у двора… это уронит величие престола.
— Встань, — повелел государь. Убедившись, что она вернулась на своё место, он посмотрел вниз на дрожащего Чжунцзе.
— Мне это неприятно, но ради Хуангуйфэй пощажу тебя. Тебе не уготован бич.
— Благодарю за милость! — взмолился тот.
— Благодари не меня, а Хуангуйфэй.
— От всего сердца благодарю вас, госпожа! — Чжунцзе поклонился ей до земли.
Но ледяной голос императора обрушился сверху:
— Довольно, Ян-шицзян. Это твой последний шанс. Назови, кто стоит за тобой. Если снова вздумаешь юлить, говорить, будто действовал один… ты сам знаешь, чем это кончится.
Чжунцзе продолжал биться лбом об пол, губы исказила кривоватая усмешка.
Что за фарс…
Государь напускал на себя гнев, а Цзылянь — защищала. В итоге он, спасённый её милостью, уже не мог вновь оклеветать её: иначе его потащили бы к воротам, на казнь палками. Всё складывалось так, что ему оставалось лишь назвать другое имя. Даже понимая, что играет на руку императору и этой ненавистной женщине.
— Вашему Величеству докладываю… Жёлтый терн я вручил Хуангуйфэй… по велению Цай Гуйфэй.
Ах, как тошно… почему, почему эта ненавистная женщина до сих пор жива…
— Ну что ж… хоть и далеко до совершенства, но для начинающего сойдёт, — пробормотал Лунцин, вскинув взгляд к тонкой газовой ткани, развешанной под навесом.
Это была лёгкая ро, окрашенная методом цзя-се. В такой технике два дощечка с вырезанными узороми зажимали ткань, а затем через отверстия на задней стороне вливали краску. Цзылянь заранее предупреждала: для новичка этот способ слишком сложен. Но, попробовав более простые узлы и восковое окрашивание и добившись успеха, он решился на новое испытание.
Результат, впрочем, вышел удручающим. Краски, видимо, налил слишком много, доски зажал слабо, и рисунок расплылся: пятна, разводы, уродливые смазанные тени.
— Всё потому, что вы выбрали слишком сложный узор, — мягко сказала Цзылянь. — Были же и попроще.
— Но мне по душе именно этот. Символ счастья.
На дощечке были вырезаны два оленя под виноградной лозой. Виноград — богатство и долголетие, олени — согласие и долгая жизнь. Но на ткани всё исказилось: виноградины слились в багровые пятна, олени вышли с толстыми головами, почти как чудища.
— Ну а у тебя — загляденье — сказал Лунцин, взглянув на её работу.
Рядом сушилось её полотно — такое же по исходному узору, но в её руках оно превратилось в шедевр. Яркая лоза, изящные олени цвета каштана — всё было ясно и красиво.
— Если вам нравится, примите в дар, — улыбнулась она.
— А я тогда в ответ — поднесу тебе моё творение, — усмехнулся он.
— О, как я счастлива! Благодарю государя! — она склонилась в поклоне.
Интерес императора к её рукоделию возник месяца три назад. Случайно, бродя без дела, он зашёл в Фансянь-гун и увидел, как она окрашивает шёлк методом узелкового крашения. Простое, но красивое занятие увлекло его. Цзылянь терпеливо показала азы, и, к его удивлению, получилось удачно. Затем он попробовал многослойное окрашивание, выводил иероглифы воскованной техникой. Пусть не как у мастера, но для украшения комнат хватало. С каждым разом он втягивался всё больше.
Но цзя-сэ оказалось совсем иным. Вливание краски в каждую выемку — дело кропотливое. Он оказался бессилен.
— Видимо, чтобы освоить цзя-сэ, потребуется время. Придётся признать тебя своей наставницей — сказал Лунцин.
— Моё учение сурово, — лукаво ответила она. — Если не боитесь — прошу.
— А ведь до сих пор ты была со мной довольно мягка.
— Потому что вы ещё не мой ученик. С учениками я — строгий мастер.
— Тогда прошу хоть немного пощады.
— Всё зависит только от вас, государь.
В солнечный весенний день она улыбалась — и казалось, будто вся прошлая буря никогда не происходила.
— Я вручил Хуангуйфэй жёлтый терн по приказу Цай Гуйфэй, — публично признался Ян Чжунцзе.
Она, разумеется, станет отрицать. Но и не нужно было иного. Достаточно повода обыскать дворец Жуйминь.
Три месяца назад Цзылянь уже рассказала Лунцину о том, как Чжунцзе пытался поднести ей заморское средство.
— Ясно, что это чья-то ловушка. Пусть пока полежит, посмотрим.
Открыв шкатулку, она сразу поняла: то был жёлтый терн.
— Ян Чжунцзе недоглядел. Думал, я ничего не смыслю.
Когда-то, будучи его женой, она сама подверглась этому яду.
— Лишь после развода узнала правду. Вернувшись в отчий дом и обнаружив, что ношу дитя, я снова пришла в семью Ян. Хотела поговорить… но меня выставили. А в тот же вечер я тайком услышала, как Чжунцзе говорил со своей наложницей.
Эта женщина не может быть беременной, — насмешливо произнёс он. — Она три года пьёт жёлтый терн. Рожать уже не способна.
В её обычный отвар для согревания крови он подсыпал траву. Ту самую — жёлтый терн из Центральных равнин.
Когда я узнала, что такое жёлтый терн, — кровь застыла в жилах. Я исправно пила, назначенный отвар и недоумевала, почему не наступает беременность. Ни разу не заподозрила лечащего лекаря… какая же я была глупая.
Тот лекарь давно уже брал взятки от Чжунцзе.
За несколько месяцев до развода я заметила странные действия у одной служанки. Спросила — призналась, что воровала мой отвар и продавала его. Если бы это предали огласке, её бы жестоко наказали. Я скрыла проступок, решив, что всё равно супруг ко мне не приходит, и я почти смирилась с тем, что не стану матерью. С тех пор прекратила пить согревающий кровь отвар.
В ту ночь Чжунцзе, пьяный до беспамятства, впервые за долгое время зашёл в покои законной жены — должно быть, принял её за любимую наложницу. И, вероятно, именно тогда она зачала ребёнка. Цзылянь рассказывала об этом так, словно речь шла о пустяке.
Ян-шицзян умён и расчётлив. Теперь, когда я стала императорской наложницей, он бы не посмел приблизиться без поддержки. Значит, за ним стоит кто-то ещё.
Цзылянь подменила содержимое ларца с цветком лотоса на простое красное дерево. И этот кто-то, конечно, понимал: я не стану бездумно глотать поднесённое средство. Он наверняка предполагал, что я сделаю обратный ход и оберну его интригу против него же.
