Дайюй взывала к Лунцину, клялась, что это не случай, что это было злонамеренное убийство её ребёнка. Но он не поверил и ещё обвинил её в буйстве перед императрицей-матерью, за что заключил под стражу.
В заточении ей доставили письмо от наследника И-синя. Вглядываясь в неумелые, но старательные строки, Дайюй услышала от одной из служанок слух — якобы мальчик имеет редкую болезнь, и если он съест орехи, то умрёт. Тогда её озарила мысль: И-синь не должен жить. Ведь если Дайюй снова забеременеет сыном, И-синь станет ему преградой.
Она не жалела о содеянном. Рано или поздно И-синь всё равно погиб бы: слишком уж слаб был его организм. Раз она убрала с дороги изъян, Лунцин должен был возрадоваться. Но он не радовался. Более того, он обругал её злодейкой, обвинил в измене и отправил в холодный дворец.
Дайюй недоумевала. Ведь разве Лунцин не хотел, чтобы именно её сын унаследовал престол? Разве он сам не шептал ей каждый вечер: только тебя люблю, только твой сын мне нужен? Не означало ли это, что других детей он не желал?
Она металась между подозрениями, обидой и ненавистью, пока не пришла к выводу: во всём виновата императрица-мать. Это её козни лишили Дайюй ребёнка и загнали в холодный дворец. А Лунцин, бедный, был вынужден подчиниться матери. Он и сам страдал, и потому избегал её три года — ради её же спасения.
Как же он несчастен…
Но страдания подходили к концу. Надев платье евнуха, Дайюй вместе с евнухом И вышла из холодного дворца и ступила на порог Фансяньского дворца. Лунный свет серебрил дорожки, ведущие вглубь к покоям. Внутри, за занавесями, её ждал он.
Там же дежурила и Хуэй Сян, доверенная служанка Гун-ши. Евнух шепнул ей что-то на ухо, и та покинула комнату.
Дайюй подкралась к ложу. За тонкой занавесью угадывались очертания спящего тела. Она была уверена — это Гун-ши, а значит, сам Лунцин покоился рядом. Дождавшись, когда евнух удалится, она вынула из рукавов крошечный флакон. Там плескалось тёмное масло — серная кислота, добытая хитростью.
Вот оно, средство, которое освободит тебя с трона.
Если она изуродует его лицо, если лишит зрения — старый император лишит его власти и низведёт до простого князя. И тогда Лунцин станет её мужем, как Ван Жиде — той своей единственной наложницы. Только так она могла вернуть его себе.
Осторожно приподняв занавесь, она хотела в последний раз полюбоваться его лицом. Но… это было не то лицо. Испуганная, она наклонилась ближе — и в этот миг чей-то голос насмешливо произнёс:
— Простите, ваша милость, бывшая императрица.
Рука вырвала у неё флакон, плечи были схвачены железной хваткой.
— Кто заплатил больше, тому и служу, — прошипел евнух И, а его люди повалили её на землю.
— Вы сговорились с Гун-ши!? — закричала Дайюй.
— Не с ней. С самим императором.
— Лунцин? Нелепость! Он… он меня любит!
В этот момент из боковой комнаты донеслись шаги. В полумраке показались Лунцин в лёгких ночных одеждах и Гун-ши рядом с ним.
— Как же… ты здесь…? А там…
На ложе было лишь два пустых изголовья.
— Лунцин! Ты обманул меня!?
— А не ты ли сама хотела обмануть меня? — его голос был холоден. — Ты заставила Тунми лгать, будто ты покончила с собой.
— Потому что ты не приходил! Я ждала тебя всё это время!
— У меня нет причин посещать холодный дворец.
— Как же нет!? Разве не потому, что ты меня любишь!?
— Любовь не оправдание. Любить тебя — не значит позволить тебе убить наследника и плести заговоры.
— Всё это в прошлом! Уже три года прошло. Разве стоит помнить о мёртвом ребёнке?
— Ты и вправду стала каменной. Когда ты потеряла своего ребёнка, ты же рыдала без конца.
— То был мой ребёнок. А наследник был сыном Инь-ши. Как же мне оплакивать чужое дитя?
Лунцин вздохнул, его лицо осветилось синим светом лампы.
— Скажи, сколько раз я звал тебя к себе?
— Глупости говоришь! Мы были вместе потому, что любили друг друга!
— И всё же… я звал тебя не один раз.
— Потому что ты не мог без меня!
— Но почему же ты так и не забеременела?
Дайюй онемела.
Лунцин улыбнулся криво, почти с насмешкой:
— Тебе было восемнадцать, когда ты вошла ко мне в дом. Я звал тебя чаще всех прочих, но ты так и не носила под сердцем моего ребёнка. А другие наложницы беременели не раз.
— …Однажды у меня был ребёнок! Это не потому, что я не могу!
— Разумеется. Ты здорова. Просто в твою пищу подмешивали средство против зачатия.
— Что ты сказал!? Кто это сделал!? Это же… императрица-мать!? Она ненавидела меня с первой встречи!
— Нет.
— Тогда Инь-ши, эта завистливая змея!
— Нет, — холодно отрезал он. — Это был я.
Мир перед её глазами провалился во тьму.
— С самой нашей свадьбы, — продолжил он. — Я велел, чтобы в твои блюда добавляли траву, не позволяющую зачать.
— Но… зачем…?
— Потому что я не хотел, чтобы у тебя родился ребёнок. Ты — последняя из рода Жун, уничтоженного по делу Юэянь. Мой отец позволил мне жениться на тебе только при условии, что твои дети никогда не увидят свет.
Слова его были, как приговор.
— Я… я дочь чайного торговца… Что за нелепица?
— Твой отец, Фан Уво, — это Жун Сюаньяо, младший брат Рун Юйхуаня, того самого, кто был казнён в Юэяньском деле. Тогда ему было всего двенадцать. По закону всех мужчин старше пятнадцати казнили, младших кастрировали. Но его отец спас мальчика и вывез тайно. Так он вырос в южных землях, выдав себя за торговца чаем. Женился, завёл детей… в том числе и тебя.
— …Нет… нет! — в отчаянии прошептала Дайюй.
— Наши встречи были не случайны, — добавил Лунцин тихо. — Это твой отец всё устроил. Он подослал тебя ко мне, чтобы отомстить за погибший род.
— Я не знала! Я ничего не знала!..
— Конечно. Ты не та, кто смог бы хранить тайну — произнёс он почти с усталой жалостью. — Но твоя горячность и безрассудство всё сделали за него.
Когда провозгласили установление наследника престола, отец-император открыл Лунцину правду о её происхождении. Сначала Лунцин думал расстаться с ней, хотел отправить её подальше, в иные земли. Но за ней уже следили тайные глаза Восточной канцелярии, и во всей Великой Кай не нашлось бы для неё безопасного уголка. Даже в чужих странах её настигла бы рука убийц. Потому единственным убежищем было оставаться рядом с ним. Лишь рядом с ним её жизнь могла быть пощажена — раз она не произведёт на свет детей.
— …Погоди… Неужели… — холод пробежал по её телу, губы побледнели.
— Верно, — ответил он безжалостно. — Это я велел лекарям вызвать у тебя выкидыш.
Горло сжалось, слова застыло дергались на языке.
— Причину и сама понимаешь. Рождённый тобой ребёнок был бы уничтожен моим отцом. Я лишь решил: если его всё равно ждала смерть, лучше избавить его до рождения.
Беременность возникла потому, что какое-то время в её пищу не подмешивали снадобья.
— Тогдашний старший евнух, служивший при тебе, питал к тебе тайное чувство. Он признался: видел твоё отчаяние, знал, что ты мечтаешь о ребёнке, и от жалости осмелился перестать подсыпать траву.
Сухо, ровно, он произносил эти слова, а каждое резало её грудь огненным ножом.
— Значит… это ты убил его? Ты убил нашего ребёнка!?
— Я был вынужден.
— Вынужден?! Потому что его бы всё равно убил твой отец?! Что за нелепость! Как может император — император! — не дать своей любимой родить ребёнка? Где видано такое безумие!?
— Если бы я восстал против отца, началась бы смута. Двор разделился бы на сторонников государя и сторонников отца-императора. Открытая вражда, тайные козни… Искры вспыхнули бы и внутри, и снаружи страны.
— Да к чёрту всё это! Что мне до смут и распрей! Наш ребёнок был важнее всего!!
Он промолчал.
— …Неужели для тебя страна важнее, чем наш ребёнок? Важнее, чем я?
Ответа не было. Его молчание сказало больше всяких слов.
— Но ты же любишь меня, верно!? Тогда отбрось всё прочее! Трон, государство, народ, всех этих наложниц и жён — всё второстепенно! Сначала я! Я только тебя хочу! Ни титулов, ни дворцов, ни нарядов мне не нужно! Всегда только ты!
Слова рвались из её горла, полыхали в тёмной комнате и тонули в пустоте.
— Ты тоже ведь так думал! Ещё до провозглашения наследника говорил — кроме меня никого не возьмёшь! Ведь и ты хотел только меня! Так почему же ты отвернулся от своего сердца!? Почему не скажешь правду!?
Кипящая кровь ударила в виски, слёзы ярости прорвали глаза.
— Мы любим друг друга! Почему же я не могу родить твоего ребёнка!? Всё неправильно! Всё извращено! Этот трон, эта страна, моё происхождение — какое это имеет значение! Ты ведь любишь меня! Значит, обязан был защищать меня и нашего ребёнка, несмотря ни на что! Нужно было ставить нас выше всего на свете! Любого, кто бы посмел нас оскорбить, ты мог бы казнить одним словом! Ты же император! Заставить их замолчать для тебя — раз плюнуть!
— Я не стану ради тебя править в крови, — тихо отрезал он.
— Тогда откажись от короны! Ты ведь сам не хотел садиться на трон! Зачем тебе держаться за него!? Стань низложенным императором! Будь простым князем, как Ван Жидэ! Тогда мы уйдём вместе, покинем дворец, и ничто — ни отец, ни министры — не помешает нам жить вдвоём, только вдвоём! Разве не так должно быть? Я нужна тебе, ты нужен мне. Мы не можем расстаться! Пусть погибнет всё, но мы будем вместе! Ты и твоя единственная жена…
— Я — сын Неба, — его взгляд, острый и холодный, пронзил её насквозь. — Моё чувство — к Поднебесной, к народу. Ни к тебе.
— Лжёшь! — закричала она. — Ты любишь меня! Не страну, не народ, меня!!
— Тунми, — бросил он через плечо. — Отведите госпожу Дин в Холодный дворец. Её участь решим позже.
Евнух метнул знак, воины потянулись к верёвкам. Но в миг, когда её руки уже скручивали, Дайюй вырвалась, выхватила спрятанный во внутренних складках одежды второй флакон и плеснула содержимым в Лунцина.
Поток едкой жидкости должен был хлынуть на его грудь. Но в последнюю секунду Гун-ши толкнула его в сторону.
— Осторожно! Не подходите ко мне! — крикнула она. На её правом плече и щеке закапала прозрачная жидкость, прожигая ткань и кожу.
— Лекаря! Зовите лекарьа! — приказал Лунцин, но не дождавшись, сам бросился к ней.
— Не надо, государь… — пыталась остановить его Гун-ши, но его сильные руки уже подхватили её и вынесли из покоев.
— Нет! Нет!! — завизжала Дайюй, рвясь вперёд, но воины повалили её на пол. — Рядом с тобой должна быть я! Я, а не эта женщина!!
Её вопль разрывал стены, но Лунцин не обернулся.
Хлопнула дверь — последняя дверь, которую она пересекла как возлюбленная, и за которой окончательно стала низверженной.
Перед ней снова вырастали стены Холодного дворца — того самого, что был достроен ещё при восьмом императоре династии, Цзишине. Говорили, он воздвиг его, когда был вынужден низложить любимейшую наложницу, уже почти ставшую императрицей.
Со временем дворец обветшал. Драгоценные камни, жемчуга, даже черепичные крыши с изразцами были разграблены. И всё же под снежным покрывалом он выглядел ослепительно прекрасным. Снег приглушал затаённые в стенах стоны, укрывал боль белой пеленой. Белый — цвет чистоты и траура. Дворец стоял словно девственница в свадебном наряде и вдова в саване одновременно.
Под завывание метели Цзылянь вошла в зал. Она восседала на верхнем месте, когда её подчинённые, словно звери, втащили в помещение Дин-ши.
— Отвратительно! Отпустите меня! — кричала та, с растрёпанными волосами, в грубой латаной одежде. Макияж давно стёрся, но глаза горели.
— Перед тобой императрица-почётная супруга. На колени! — рявкнул страж.
Но Дин-ши, словно не слыша, стояла прямо, не шелохнувшись. Слуги повалили её и силой прижали к полу.
— Склоняйся перед императрицей!
— Императрица — я! Потому что Лунцин любит только меня! А эта женщина ему чужая. Она лишь наёмная служанка во дворце! — крикнула Дайюй с исступлённым блеском.
Страж уже занёс руку, чтобы ударить её, но остановился под взглядом Цзылянь.
— Верно, — ответила Дин-ши спокойно. — Я всего лишь служанка. Сегодня я здесь по делу.
Без слов Цзылянь дала знак, и страж развернул жёлтый свиток. — Повелением Неба, указ императора! Бывшая супруга Дин, нарушившая запрет, покинувшая Холодный дворец, осмелившаяся врываться в покои и покушаться на жизнь государя, признаётся изменницей. За измену полагается смерть. Однако по милости императора жизнь её была сохранена. Но она не оценила милости, вознамерилась вновь поднять руку против государя. Сей раз пощады не будет. Дин приговаривается к смерти.
