На железно-синем небосводе раскрывались огненные цветы. С гулом, что потрясал нутро, они вспыхивали ярко и пышно, но мигом угасали, оставляя лишь мимолётный след,
растворялись, как мираж.
Только здесь, в уединённом павильоне вдали от площади, казались они такими крохотными.
На площади же сам император Кай, его жёны и наложницы, заморские послы — все вместе любовались фейерверками, переговаривались весело. Изредка сюда доносились громкие голоса, но слышались они так, словно шумили за тысячи ли.
— Удивительно… — первым нарушил тишину Яньцзю. Он поднял лицо к небу. — Ты передо мной — точь-в-точь как в моих снах.
— Как в снах? — отозвалась Бай Шу, и тонкий звон её золотых подвесок коснулся ночи.
— С той поры, как мы расстались, я почти каждую ночь видел тебя во сне. И во сне твой облик понемногу менялся: год за годом, один, второй, третий… Ты взрослела, становилась всё прекрасней.
Промелькнуло десять лет. Бай Шу стала императрицей Кая, родила наследника престола. Яньцзю же — князем Цзинь из Гуйюаня, взял в жёны восемь хатунов. Срединная земля и степь — чужие миры. Годы промчались. И вот ныне он снова видит её — и не чувствует ни малейшей странности. Ведь каждую ночь встречался с ней во сне.
— Ах, так и ты?.. — её смех зазвенел, касаясь ушей.
— Я тоже. Почти каждую ночь являлся ты. И во сне ты рос: становился выше, твои плечи ширились, и всё больше ты был мужчиной. Будто взаправду.
— Невероятно.
— Да, удивительно.
Оба изумились этому странному совпадению, и Бай Шу обернулась к нему, сияя чистой улыбкой.
…Но есть то, что не изменилось.
Её походка, причёска, одежды и драгоценности — всё иное. Но эта улыбка осталась прежней. Глаза чуть прищуренные, губы — как лепестки, мягко изогнутые вверх, невинность и простота в выражении лица. С тех девичьих лет она не менялась, и снова всколыхнула сердце Яньцзю.
…Если бы тогда я увёл тебя с собой… Может, и не пришлось бы пить этот горький вкус пустоты, что укоренился в груди.
— Но во сне на тебе не было этих шрамов, — с тревогой сказала Бай Шу, сдвинув тонкие брови. Её взгляд упал на его шею. Яньцзю коснулся рукой туго стянутой кожи.
— Это от стрелы. В бою в меня выстрелили сзади. Не успел уклониться — пробило горло.
— Стрелять в спину… как низко.
— Да, подло. Но то — поле брани. Там каждый ради победы пойдёт на всё.
— И ты… тоже?
— Да. Если понадобится… Возможно, ты станешь презирать меня.
— Я не стану, — твёрдо покачала она головой.
— На тебе лежит ответственность. Чтобы защитить то, что должен защищать,
иногда приходится быть жестоким.
А ты? — хотел было спросить Яньцзю,
Не хотел знать, какими путями управляет она гарем. Для него Бай Шу была не императрицей Кая. Для него она оставалась просто Бай Шу, вне времени и перемен.
— Болит ещё?
— Нет. Всё давно прошло.
Они замолчали. И лишь огненные шары взмывали один за другим,
сотрясая тьму раскатистыми звуками.
…Ты счастлива?
Подстрекаемое тишиной, на язык чуть не сорвался вопрос. Глупый до нелепости. Если бы она ответила, что несчастна — что, он бы возрадовался? Если счастлива — разве сам не пал бы духом? Разве есть разница? Их пути давно разошлись, и никакой ответ не изменит этого.
— Как же это было давно… — первой нарушила молчание Бай Шу.
— Ты помнишь, десять лет назад, как мы вместе смотрели фейерверки?
— После спектакля, верно? — откликнулся Яньцзю. — Ты тогда водила меня по лавкам и улочкам.
— Но ведь я и сама в тех местах толком не разбиралась. Без тебя я непременно заблудилась бы.
Она прикрыла рот ладонью и засмеялась.
— Тогда было так весело. В чайной мы глядели теневые кукольные представления, ели цукаты из боярышника под рассказы сказителей, отгадывали торговые загадки… А ещё ты зачем-то вызвался соперничать с уличными жонглёрами, взял в руки меч и показал целое представление.
Получилось так ловко, что тот жонглёр взмолился взять его в ученики.
— Упрямый был малый, — усмехнулся Яньцзю. — Я несколько раз отказал, а он всё не отставал, ухищрялся уговаривать.
— И в конце концов даже расплакался, заявив, что непременно станет твоим учеником.
Чтобы отвязаться от неугомонного артиста, Яньцзю тогда схватил Бай Шу за руку и повлёк сквозь толпу.
— Мы выбежали к реке, тяжело дышали, и тут как раз в небо взметнулись первые огни. Они отражались в воде — такая красота! Казалось, мы в самом сердце волшебного сна.
— Да, — кивнул он.
Но это неправда. В тот миг он едва ли смотрел на фейерверк. Огненные цветы в небесах лишь освещали её лицо сбоку, и он не мог оторвать взгляда.
— На фоне этих огней ты ещё разыгрывал сцену из спектакля — женщину-фехтовальщицу. Очень уж стараясь, ты вдруг оступился и рухнул прямо в реку.
— Я тогда был слишком счастлив, — улыбнулся Яньцзю. — Будто тело стало невесомым. Упасть в воду было страшно, но ты тут же протянула мне руку.
— Ну разве это было спасение? Ты так вцепилась в мою ладонь, что потянула за собой. Вот и мы оба оказались мокрыми с головы до ног. Удивительно: такие тонкие руки, а сила — невероятная. Я тогда смеялся от души.
— Это не моя сила, — возразила она. — Это ты слишком слаб был. Тогда ты был худее, чем теперь.
Воспоминания нахлынули без конца. Они вновь сидели рядом — мальчишка и девчонка, увлечённо смотрели представление, делили один лепёшку с начинкой, замирали у уличной певицы, помогали потерявшейся девочке отыскать родителей… Всё воскресало так живо, словно случилось вчера. И от этого сердце переполняла сладкая боль.
Но чем ярче оживали картины прошлого, тем ощутимей становилась пустота. Она, как медленный яд, онеменила горло, постепенно стягивала язык, заставляла замолчать.
Ах да… Мы ведь уже…
Ничего более не осталось им сказать друг другу. Кроме прошлого.
Вновь взглянув в глаза правде, Яньцзю поднял голову к небу, словно прячась от её взора. Он не смел смотреть в её чистые чёрные глаза. Вдруг уловит там хотя бы тень колебания — и тогда, охваченный порывом, совершит страшную ошибку.
— Какая же прекрасная ночь, — тихо проговорил он, и почувствовал, как она кивнула.
— Да… очень прекрасная.
И она тоже вскинула лицо кверху, любовалась огненной мозаикой, расплескавшейся в небесах.
Он хотел поблагодарить императора Кая. За то, что позволил им хоть на миг побыть вдвоём. Их связывало лишь прошлое, и потому они обязаны не посрамить доверие государя.
Когда последняя искра угаснет во тьме, им предстоит разойтись, словно ничего и не было.
Она — императрица Кая. Он — князь Цзинь из Гуйюаня.
— Красота… просто невыразимая красота… — шепнул Яньцзю, и в голосе его прозвучала горечь. Но и слов не требовалось. Ведь всё прошлое — всегда прекрасно. Прекрасно до такой боли, что сердце готово разорваться.
