Покинув двор супружеской пары, Чжу Нин лежала на плече Шестнадцатого, молчала и не точила зубы.
Шестнадцатый некоторое время шел, прижимая ее к себе, пока вдруг не сказал:
— На самом деле, ты тоже можешь быть счастлива. Никто не может остановить тебя, только твои собственные страхи.
Слова Чжу Нин, которые она однажды сказала, глубоко врезались в его сердце, как нож для разделки мяса, словно заповедь. Он не умел утешать людей, но попытался поддержать её теми словами, которые для него самого были священными.
Он подумал, что они с Чжу Нин похожи или, скорее, возможно, все люди одинаковы, когда сталкиваются с трудностями: беспомощные, растерянные и испуганные. Но люди могут научиться быть сильнее и в этих испытаниях.
— Шестнадцатый, — Чжу Нин внезапно потерлась об его шею, — спасибо тебе за сегодня!
Хорошо, что он смог остановить ее.
Она замолчала, а потом сдавленным от рыданий голосом добавила:
— Но если я не стану мстить, куда мне теперь идти? Как найти счастье?
— Я подарю его тебе! — эти четыре слова сорвались с его губ и ошеломили Чжу Нин и самого Шестнадцатого.
Он долго молчал, прежде чем продолжить:
— Я подарю тебе… точильные камни…
Чжу Нин похлопала его по плечу, жестом велела опустить её на землю. Затем она достала кошелек и с горечью на лице сказала:
— Мы не сможем позволить себе точильные камни.
Они уже потратили большую часть денег, вырученных от продажи вещей из ее гробницы.
Шестнадцатый честно ответил:
— Я буду копать могилы для тебя.
Чжу Нин посмотрела на Шестнадцатого, увидела его серьёзное выражение лица, и её сердце смягчилось. Она обняла его:
— Хорошо, что именно ты меня выкопал.
Шестнадцатый покраснел, казалось, что его сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Он никогда раньше не испытывал подобных чувств. Его руки зависли за спиной Чжу Нин, он замер, не зная, следует ли обнять её.
На рассвете Шестнадцатый вернулся с Чжу Нин на спине в гостиницу, которую они покинули накануне. Она была измучена ночными волненими и уснула на его плече, грызя наплечник. Шестнадцатый дал служке задаток и уже собирался подняться наверх, как вдруг заметил на лестнице несколькими ступеньками выше пару зеленых сапог, расшитых символом инь-янь. Подняв голову, он увидел стоящего серьезного даосского монаха в зеленом.
Чжу Нин на плече Шестнадцатого что-то сонно бормотала и причмокивала губами:
— Нет, хочу выпить крови… — руки Шестнадцатого крепче сжались за спиной, он напрягся и сглотнул, чувствуя, как по спине течет холодный пот.
Даос бесстрастно спустился вниз и проходя мимо них, еле слышно заметил:
— Люди и демоны идут разными путями. Ей здесь не место.
Когда его шаги стихли, Шестнадцатый вздохнул с облегчением, но вдруг понял, что больше не слышит, как Чжу Нин точит зубы. Оглянувшись, он с ужасом увидел, что на его плече была всего лишь деревянная кукла, а Чжу Нин уже давно схватил за шиворот монах в зеленом и волок по улице.
Восходящее солнце медленно поднималось из-за восточных городских стен, потихоньку, дюйм за дюймом, заливая город золотыми лучами. Чжу Нин, которую монах сначала волок, а потом швырнул на землю, почему-то не сопротивлялась, все еще спала и причмокивала.
Шестнадцатый так ужаснулся, что у него чуть не лопнули печень и желчный пузырь (до такой степени страшно, что сердце и душа разбиты, испугаться до глубины души. — Прим. ред.) и с криком бросился за ними на улицу:
— Верни её мне! Отдай, верни её!
Но, самое странное, как бы яростно он ни гнался, расстояние между ним и монахом оставалось неизменным: три шага. Он не мог прикоснуться к Чжу Нин, не мог вернуть её.
Первые лучи утреннего солнца коснулись Чжу Нин, и её кожа стала белой как фарфор. Её ресницы задрожали, она медленно открыла глаза. Солнце отразилось в её чёрных зрачках. Таких сияющих и трогательных.
Шестнадцатый не удержался и замер, только чтобы увидеть, как она закрыла глаза и прошептала:
— Весеннее солнце в третьем лунном месяце (март. — Прим. ред.), какая прекрасная погода!
Он знал, что Чжу Нин действительно всегда очень любила солнце. Он также знал, что она должна переродиться, чтобы исполнить свои желания, но…
Но что тогда делать ему?
