— Среди тысяч воинов красавица в объятиях, — протянула я, лениво повторяя слова, и в тот же миг Кумоэр расхохотался так, что едва не свалился под стол.
— Цанцан, вот так и держи позу, отлично! Только не дай Сяо Бай подняться…
Поза и впрямь была хороша. Я откинулась на спинку широкой лежанки, одна нога вытянута вдоль её изгиба, другая свешена вниз, и вся я полулежала, полусидела в мягком уюте кресла. На моём плече покоился человек — Сяо Хуань. Его длинные волосы рассыпались по плечам, голова чуть склонена ко мне, глаза под длинными ресницами полуоткрыты, дыхание ровное. На нём свободная белая одежда, сползшая с плеч, а у пояса небрежно накинута светло‑голубая шерстяная накидка.
Последние дни были напряжёнными. Эсэнь не переставал тревожить границы, и Кумоэр, измученный, метался между заставами. Сяо Хуань хоть и оставался в ставке, но ночи напролёт проводил над бумагами. К полудню я уже не могла смотреть на его бледное лицо и силой усадила его в кресло, заставив лечь рядом и отдохнуть хоть немного.
Так что, когда Кумоэр, вернувшись с обхода, вошёл в шатёр, он увидел меня, держащую в объятиях полураздетого Сяо Хуаня.
Я была в отличном настроении и, прижимая к себе своего «пленника», даже не взглянула на Кумоэра.
Сяо Хуань чуть нахмурил брови, тихо кашлянул и, приподняв веки, бросил на него взгляд:
— Слишком шумно. Мешаешь людям спать.
Он опёрся на подлокотник и сел.
— Что там у Эсэня? — спросил он спокойно.
— Солдаты с башен сняты, думаю, нападение будет со дня на день, — ответил Кумоэр, бросая кнут на стол. Он схватил кожаный бурдюк, сделал большой глоток и, вытерев губы, усмехнулся: — Посмотрим, какие фокусы выкинет этот мальчишка.
Сяо Хуань кивнул, не желая продолжать разговор о войне. Его взгляд скользнул к бурдюку в руке Кумоэра.
Я не успела понять, что значит этот взгляд, а Кумоэр уже догадался и хмыкнул:
— Сяо Бай, неужто захотелось вина?
Я промолчала. Когда‑то Сяо Хуань не расставался с чашей и неизменно держал при себе кувшин «Бамбукового листа». Вино помогало сдерживать холодный яд в его теле. Но после того как болезнь отступила, а тело ослабло, Ли Миншан строго запретил ему даже каплю спиртного.
То, что раньше было частью его жизни, теперь стало запретным. И хотя он всегда умел владеть собой, иногда, когда кто‑то пил рядом, он невольно задерживал взгляд на кувшине.
Сяо Хуань поднял глаза на Кумоэра, не отвечая, и, опершись на подлокотник, попытался встать. Но едва выпрямился — ноги дрогнули, и он чуть не упал.
Я вскрикнула и подхватила его:
— Сяо‑дагэ, что с тобой?
Кумоэр шагнул вперёд, подставив руки:
— Сяо Бай, я же просто пошутил, не пугай нас!
Сяо Хуань тихо кашлянул, обернулся ко мне:
— Голова закружилась, ничего страшного, Цанцан.
Я прикусила губу:
— Ты, кажется, не можешь прожить и двух дней, не напугав меня?
Он улыбнулся:
— Прости, Цанцан.
Я закатила глаза. Его извинения я слышала уже сотни раз.
Мы подошли к большому столу посреди шатра. Он указал на карту, густо испещрённую линиями и пометками, и обратился к Кумоэру:
— Это план сражения с Эсэньом. Посмотри, что скажешь.
Кумоэр вздохнул:
— Я же говорил, ты себя не щадишь. Разве нельзя поручить это кому‑нибудь другому?
— В битве, где гибнут тысячи, малейшая ошибка решает исход, — ответил Сяо Хуань, снова кашлянув. — Если передам дело другому, не достоин буду звания главнокомандующего.
Кумоэр усмехнулся:
— Вот потому я и согласен быть твоим передовым отрядом.
Сяо Хуань тоже улыбнулся:
— Не стоит делать вид, будто моё здоровье тебе дороже, чем успех твоего народа. Раз уж я занял твоих людей, не позволю тебе вернуться без славы.
Кумоэр рассмеялся:
— Пусть так. Но всё же, Сяо Бай, я и вправду беспокоюсь о тебе.
— Благодарю, великий хан, — ответил Сяо Хуань с лёгкой усмешкой.
Я уже не слушала их словесные игры. Потянула Сяо Хуаня за рукав:
— Сяо‑дагэ, может, поешь хоть немного?
Он повернулся ко мне и мягко улыбнулся:
— Хорошо.
Но стоило принести серебристую миску с тёплой кашей из белых грибов, как после пары глотков он побледнел и его стошнило всем обратно. С утра он ничего не ел, и теперь, когда из его горла вырвались лишь несколько глотков воды, я едва сдержала слёзы.
Я поддержала его, усадила, прижала его холодную руку к щеке:
— Сяо‑дагэ…
Он, усталый, но всё ещё улыбающийся, прошептал:
— Отдохну немного — и всё пройдёт.
Я обняла его, уткнувшись лицом в плечо, вдыхая слабый запах лекарств. И, как любая женщина, шептала, не зная, слышит ли он:
— Сяо‑дагэ, чем бы ни кончилась эта война, лишь бы ты остался жив.
Датун был в осаде уже больше месяца. Необычная тишина в городе и частые вылазки разведчиков Эсэня ясно говорили, запасы на исходе. Когда‑то Датун, западная крепость, был полон продовольствия, но после гибели генерала Лю Чжэня и пожара в амбарах город достался врагу пустым.
Теперь Эсэнь бросил в бой все силы. После поражения под столицей и гибели лучших полководцев он отступил к Датуну, и хотя исход был предрешён, он всё ещё надеялся на чудо.
Но без продовольствия город обречён. Зная его характер, я понимала, он не отступит, а пойдёт напролом. Для него это последняя битва, отчаянный бросок умирающего зверя.
Для воинов Великого У же это была война за родную землю, и боевой дух был высоким.
