Позже, уже странствуя по цзянху, Сюй Лай узнал, день Нового года — это и был день рождения того человека. День рождения Сына Неба — праздник Вечного Долголетия, совпадающий с Новым годом, когда вся Поднебесная ликует.
И он думал тогда: знал ли тот, сидя на пышных дворцовых пирах, что где-то в снежных горах Дяньбэя мать каждый год варит для него миску лапши?
Когда тот оправлялся на Юйлуншане, Сюй Лай однажды спросил об этом. Он не хотел упрекать, просто вспомнил о материнской любви. Но едва слова сорвались с губ, мягкая улыбка исчезла с лица собеседника, и оно стало серым, как пепел. Он схватился за грудь, упал и закашлялся кровью.
Сюй Лай в ужасе подхватил его, крича, чтобы звали лекаря. Но тот удержал его за рукав, бледно улыбнулся, с кровью на губах:
— Брат Сюй… я и есть лекарь.
В его глазах мелькнула боль и тихая решимость:
— Жизнь, что у меня осталась, — всё ещё дар матери. Я не позволю её трудам пропасть.
В смятении они не заметили, как в комнату вошёл человек. Учительница, нет, теперь следовало звать её наставницей, села у постели, мягко вытерла кровь с губ больного и сказала спокойно:
— Тебе нельзя ни радоваться, ни печалиться. Сердечные каналы разрушены.
Сюй Лай почувствовал, как тело друга снова дрожит, и, не зная, что делать, поспешно передал его наставнице, почти бегом выскочил из комнаты. На пороге он успел увидеть, как наставница обнимает его за плечи, вытирает кровь и тихо уговаривает дышать ровнее.
Снаружи его встретил Лю Хуайсюэ и рассказал, что час назад наставница вернулась, принеся Гуй Учана из-под обрыва. Внизу, говорил он, есть ледяной источник: даже умирающий, погружённый в него, может на время удержать дыхание. Наверное, ради этого наставница и прыгнула. Но скала высока, а силы её были на исходе. Никто не знал, вернётся ли она живой.
Теперь она вернулась. И это уже было счастье.
Сюй Лай прислонился к двери, прикрыл глаза от яркого северного солнца и вдруг тихо рассмеялся. Смех длился долго, пока Лю Хуайсюэ не выдержал:
— Хочешь плакать — плачь. Всё равно, как только наставница вернулась, У Ушуй и Баньлэ уже разрыдались.
Сюй Лай покачал головой, вытер лицо и, глядя ясными глазами, сказал:
— Я смеюсь, что небо всё же не такое жестокое.
Гуй Учан был без сознания, тяжело ранен. Когда тот немного окреп, сын стал лечить отца. Сюй Лай думал, что между ними будет хоть немного тепла, но каждый раз, приходя к нему с иглами, тот оставался холоден, без улыбки.
Когда Гуй Учан наконец очнулся, он попытался заговорить:
— Хуань-эр, как твоё здоровье?
— Во время иглоукалывания нельзя говорить, — отрезал тот.
Гуй Учан смолк. Лицо его, так похожее на лицо сына, было таким же бледным и усталым. Сюй Лай наблюдал со стороны, едва сдерживая улыбку. Когда лечение закончилось, тот всё же сказал:
— Со мной всё в порядке, не тревожься. А вот если ты и дальше будешь так терзаться, я перестану приходить.
Гуй Учан нахмурился, притворяясь, что не понял:
— Почему же ты не придёшь? Я чем-то прогневал тебя?
Тот сжал губы, бросил сердитый взгляд и, не отвечая, вышел. Вернувшись в комнату, закашлялся, прижимая грудь.
Сюй Лай, видя, как каждый их спор оборачивается болью, сказал:
— Юньцун, учительница у нас с таким характером, что только наставник может её усмирить. Не принимай близко к сердцу.
Тот удивлённо поднял голову:
— Кого ты назвал супругой учителя [здесь учительницы, употреблено слово «ши-нян» (师娘, shīniáng)]?
Сюй Лай, привыкший к обычаям секты, не понял подвоха:
— Ну, твоего отца. Мы все зовём его супругой учителя.
Тот не удержался и рассмеялся, на лице снова появился цвет:
— Если он услышит это, наверное, умрёт от злости.
Он быстро посерьёзнел, посмотрел на Сюя Лая и тихо добавил:
— С детства он говорил, что однажды вернёт мать домой… Говорил много лет, но так и не сделал. Что ж, не стану с ним спорить, он привык не держать слова.
И всё же, несмотря на усталость, он каждый день приходил к отцу с иглами. Говорили, что этот метод требует огромных сил, а у него внутренней энергии почти не осталось.
Сюй Лай уже не удивлялся: в этой семье все говорили одно, а чувствовали другое. Два человека лежали больные, и наставнику приходилось заботиться о них обоих. Зрелище это было достойно жалости.
Когда тот окреп, а отец поправился, он собрался в путь, чтобы вернуться в столицу. Наставница и Гуй Учан проводили его. Наставница сказала:
— О том, что мы живы, никому не рассказывай.
Он кивнул. Наставник добавил:
— Хуань-эр, останься здесь…
Он улыбнулся:
— Мать, в столице меня ждут.
Наставница больше не стала уговаривать, и только обняла его. И Сюй Лай вдруг понял, в этом объятии не было ни величия, ни холодной отрешённости. Лишь простая материнская нежность, как у любой женщины, провожающей сына в дорогу.
— Когда-нибудь, — сказала она, — если будет возможность, я с твоим отцом приеду к тебе.
Он улыбнулся:
— Желаю вам с отцом прожить вместе до седых волос и чтобы этот день никогда не настал.
Наставница рассмеялась:
— Ты пробыл на горе недолго, а уже перенял у Сюй Лая его дерзость. «Чтобы этот день не настал», хочешь, чтобы мы хоронили тебя?
Он лишь улыбнулся, не признаваясь, что хотел рассмешить мать, чтобы развеять грусть прощания.
На горе с ним простились все, кроме Сюй Лая и Лю Хуайсюэ. Они проводили его до подножия.
Увидятся ли они ещё когда-нибудь? Сюй Лай не думал об этом. Он был человеком цзянху, свободным, как птица: взлетая в небо, не спрашивает, откуда прилетела и куда вернётся.
Позже Лю Хуайсюэ спросил:
— Сколько у тебя в жизни было настоящих друзей?
Глава Светлого зала, всё ещё красивый, улыбнулся и показал два пальца:
— Двое.
Один стоял перед ним. Другой ушёл туда, где море встречается со снегом.
И хотя им больше не суждено было увидеться, он навсегда остался в его сердце.
