Перед школьной доской объявлений висел огромный плакат почти во всю стену. На нём, размашисто выведенные фломастером, кричали крупные буквы: «Эксклюзивная правда о Симидзу Мицуми!»
А в правом нижнем углу, едва ли не больше заголовка, сияли три огромных и наглых иероглифа: «Новостной клуб» — настолько большие, что их можно было прочесть даже с расстояния двадцати метров.
У доски стоял импровизированный прилавок: три парты, сдвинутые вместе. Из тысячи экземпляров школьного журнала к часу дня осталось чуть больше сотни, остальные уже нашли своих покупателей.
— Босс, я всё же не думала, что Симидзу Мицуми, при том что у него уже есть девушка, будет продаваться настолько круто, — сказала Кан Мэйли, пересчитывая толстую пачку купюр.
— Это нормально, — философски ответила Лин Хаохао, попивая молоко, купленное навынос в столовой А. — В наше время красавцы на вес золота. Даже если он занят, пока нет штампа в паспорте, значит, у каждого ещё есть шанс.
Она локтем толкнула сидящего рядом У Чжань, который безмятежно спал, утратив связь с реальностью.
— Эй, господин У, просыпайся!
Ответом было совершенное, величественное молчание и неподвижность, достойная горы Фудзи.
— Я сказала, вставай! — Хаохао уже начинала злиться. Договаривались же, продавать журнал будут втроём. Почему работают только она с Мэйли, а этот товарищ разлёгся как дома?
Она потрясла его за плечо, потом громко крикнула в самое ухо.
Ноль реакции. Какая бы буря вокруг ни случилась, У Чжань твёрдо придерживался своего жизненного принципа — сон прежде всего.
— Да что за человек! — взорвалась Хаохао и в отчаянии врезала ему кулаком по голове. — В прошлой жизни он точно был свиньёй.
— Босс, забей, — лениво отозвалась Кан Мэйли, убирая пересчитанные деньги в металлическую коробку. — Его всё равно не разбудишь. Пока сам не проснётся, хоть землетрясение устрой, всё равно будет спать. То есть можно не тратить дыхание впустую, спящая свинья проснётся, только если захочет.
Она уже давно смирилась. В новостном клубе, если проиграл в жеребьёвке и попал на дежурство по продаже журнала, всё, день потерян.
У Чжаня — честь дрыхнуть, у босса — честь пить молоко. А она? Она сегодня сделала только две вещи: приклеила плакат и взяла деньги за пару купленных журналов.
— Мэйли, сколько заработали? — Хаохао наконец махнула рукой на попытки реанимировать У Чжаня и переключилась на более приятную тему — деньги.
— Вышло неплохо. Больше девяноста тысяч.
— Ого! Девяносто тысяч! В аристократической школе деньги, конечно, сами текут в руки.
— Я думаю, позже можно всем сходить в PUB отпраздновать, — предложила Хаохао.
С такой прибылью новостной клуб ближайшие месяцы мог жить беззаботно.
Кан Мэйли одобряюще кивнула, взяла одну из оставшихся копий журнала, раскрыла и хмыкнула.
— Босс, даже не думала, что ты так неплохо рисуешь. — Она кивнула на обложку.
Они обе учились на рекламе и визуальной коммуникации, и портретная графика, дело давнее и сложное. Если бы рисовала она, получилось бы, наверное, что-то или кто−то абсолютно неузнаваемый.
— Благодарю, — Хаохао без тени смущения приняла похвалу и сама взяла один журнал, рассматривая обложку.
На ней был её лучший портрет Мицуми. Она долго над ним трудилась, доводя каждую линию до совершенства.
Четверть профиля подчёркивало всё сразу, высокий нос, выразительные лисьи глаза и тонкие, соблазнительно очерченные губы.
— Красавец… — пробормотала Хаохао, отпивая молоко. — Настоящая красота.
— Да, — согласилась Мэйли. — И очень видно, что ты его действительно любишь.
Она имела в виду выражение в картине, чувства, которыми был наполнен каждый штрих. До этого она сомневалась, что босс по-настоящему влюблена в Симидзу Мицуми… но теперь сомнений не осталось. Картина выдавала это слишком явно, в ней скрывалась нежность, привязанность… почти тоска.
— Что ты сказала? — Хаохао поперхнулась молоком и закашлялась.
— Я сказала, что рисунок очень красивый, — удивилась Мэйли. — Что-то не так?
— Нет… следующую фразу скажи.
— А, следующую? «По этой картине видно, что ты его очень любишь».
— Да ладно! — она решительно фыркнула. — И где ты тут увидела, что я его люблю? — Она ещё раз потрясла головой, словно пыталась вытряхнуть из ушей странно прозвучавшие слова.
— Где? Да везде, — спокойно ответила Кан Мэйли, постукивая пальцем по обложке. — В том, как ты его изображала. Как прорисовывала черты. Как смягчила фон. И…
Она продолжала перечислять, а Лин Хаохао всё больше немела.
Любит его? Разве?
Разве можно было так легко выдать тайну сердца… простой линией карандаша?
— Мэйли… Ты правда думаешь, что я люблю Симидзу Мицуми? — голос её стал тихим-тихим.
— А ты сама не чувствуешь? — удивилась та. — Если бы не любила… откуда бы взялось столько нежности в каждом штрихе?
Любит?
Она всегда думала, что просто нравится. Но когда, когда эта лёгкая симпатия успела истончиться, утечь куда-то глубже и стать тем самым словом из одной буквы?
Наверное, в тот момент, когда он сказал, что любит её.
Когда они дали друг другу негласный, но прочный обет. Когда он надел ей на ухо кроваво-красный яшмовый камень… его камень, его знак.
Она машинально коснулась серьги: гладкой, тёплой от кожи. Рана давно затянулась, но память о боли всё ещё жила. Боль, оставленная им. Такая же дерзкая, прямая, безоглядная, как и он сам.
Да… возможно, полюбить такого человека, значит обречь себя на раны. Но если бы она не любила… разве позволила бы она его знаку так спокойно лежать у неё на теле?
— Босс? Ты чего замолчала? — Мэйли потрясла её за плечо. — Я что, такую глубокую мысль высказала, что ты подвисла?
— Н-ничего, — Хаохао схватила воздух ртом, словно только что всплыла из-под воды, и медленно выдохнула. В глазах её появился новый свет. — Просто… кажется, я наконец поняла одну вещь.
— Какую ещё?
— Я… — она улыбнулась по-новому мягко, почти ранимо, но уверенно, — я и правда люблю Симидзу Мицуми.
Так просто.
Так ясно.
Словно кто-то распахнул окно и впустил солнце.
На солнце кроваво-красный камень сверкнул особенно ярко…
Любит?
Если он её любимый… разве не положено любимому так чувствовать?
Разве не должен он нести эту боль за неё, как часть любви?
***
Серебристо-серая BMW мягко прорезала тёмную, густую, будто замершую ночь и остановилась у ворот дома Лин.
— Лин Хаохао, приехали, — Ся Ши слегка встряхнул задремавшую на пассажирском сиденье девушку.
— Я… дома? — Она широко, лениво зевнула, с трудом распахнув тяжёлые веки. За стеклом знакомые очертания. Да, точно… дом.
— С-спасибо… — пробормотала она, открыла дверь и попыталась встать. Ноги слушались плохо. Алкоголь всё ещё держал её, будто вязкие нити.
— Я лучше провожу, — сказал Ся Ши, лениво перекатывая во рту жвачку. Обойдя машину, он подхватил её на руки, легко, как перышко.
— Ык… — она икнула, обдав его запахом вина. Инстинктивно обвила руками его шею, чтобы не упасть. Да, в решающие моменты мужчины из новостного клуба всё же умели оказаться полезными.
— Тебе… меня носить… не тяжело? — пробормотала она.
— Нормально. — По её росту вес у неё был небольшой… хотя для обычной девушки — вполне.
Он донёс её до двери и нажал звонок.
Он вошёл с ней внутрь…
Но никто не заметил пары мрачных глаз, наблюдавших из-темноты.
Тонкая тень скользнула во двор, растворяясь в ночи.
Не издавая ни звука, фигура миновала камеры, словно знала их расположение с рождения.
Тихо… бесшумно… открыла нужную дверь.
Лунный свет падал мягко, серебристо, но даже он не мог рассеять странный холод, что исходил от вошедшего.
Она и он дали друг другу обещание.
Заключили договор, почти что контракт с дьяволом.
Но… она нарушила его, позволив другому мужчине коснуться её… обнять её руками, которые не принадлежат ему.
Симидзу Мицуми стоял у кровати, неподвижный, ледяной. Его взгляд впивался в спящую Лин Хаохао.
Рука сжалась в кулак.
В груди, там, где у обычных людей тихо бьётся сердце, у него бурлило что-то дикое.
Это… ревность?
Кто бы поверил, что он, он, холодный, расчётливый, бесстрастный, однажды почувствует эту уродливую боль. Так странно, так нелепо, другой мужчина всего лишь подержал её на руках… но этого хватило, чтобы внутри что-то сорвалось с цепи.
Он сел на край кровати.
Долго-долго смотрел на её лицо.
В мягкой ночной рубашке, с закрытыми глазами, она казалась другой, без своей ослепительной яркости, почти невинной.
Его рука медленно провела по коротким шелковистым волосам, по щеке… по глазам, по бровям, по её губам.
Губам, которые должны принадлежать только ему.
Его пальцы остановились на её губах. Холод кончиков сплёлся с тёплой бархатистостью её дыхания. Её тепло только подчёркивало его ледяную ярость.
Он хочет её.
Мысль вспыхивала снова и снова.
Слишком сильно…
Слишком болезненно.
Он хочет, чтобы она была его женщиной.
Единственной.
Его солнцем.
Солнцем, которое светит только ему.
А если его свет хоть крупицей достанется кому-то ещё…
он скорее собственноручно разобьёт это солнце.
Долго сидел так, пока в его одноликом, чуть демоническом взгляде не вспыхнуло решение.
Он поднял её, легко, уверенно. И, прижимая к груди, растворился в ночи, унося её из дома. Унося прочь, туда, где никто не увидит.
