В воскресенье, накануне того дня, когда Канако должна была выйти на работу в торговом доме Ли, позвонила Ёко, сказала, что хочет увидеться. Стоило Канако услышать её голос, как сердце сжалось, наверняка речь пойдёт о деле с детективным агентством. Что она подозревает? Чего добивается? Встречаться не хотелось, но отказаться было невозможно, и Канако согласилась принять визит. Почти сразу в животе заныло, знакомая боль тревоги. Когда же, наконец, наступят дни покоя?
Ёко явилась в ярком платье без рукавов, усеянном крупными цветами. На лице, плотный макияж, в ушах, тяжёлые кольца. Перед ней снова стояла та самая броская, шумная золовка, какой она была прежде.
— Прости, что в выходной, — начала Ёко. — В будни у меня совсем нет времени.
— Ничего, мне всё равно, — ответила Канако.
— А чем ты теперь занимаешься, каждый день? — спросила Ёко, оглядывая комнату.
— Да, собственно, ничем особенным… Завтра начинаю работать в одной знакомой фирме, в офисе. Нельзя же вечно сидеть без дела.
Канако говорила прямо. Ей хотелось бы умолчать, но скрывать, значит только запутать всё сильнее.
— Вот как. Ну, правильно. Теперь ведь придётся самой зарабатывать, иначе не проживёшь, — сказала Ёко и внимательно посмотрела на неё. Даже в мелких движениях золовки чувствовалось скрытое напряжение. — Собственно, я пришла с просьбой. Ты знала, что мы наняли детективное агентство, чтобы разыскать брата?
— Да. Управляющий домом говорил, что приходили какие‑то люди, расспрашивали.
— Тогда объяснять проще. Мы не можем поехать в Шанхай, но хотя бы выяснить, что происходило в день исчезновения, вот ради этого и обратились к агентству. Отец был против, а мать настояла, говорит, хочет знать хоть что‑нибудь, пусть самое малое.
— Понимаю.
— Я всё думаю может, он был не один? — тихо сказала Ёко.
— С кем же? — Канако не ожидала такого поворота. После завершения проекта её постоянно подстерегали новые подозрения.
— Не знаю. Поэтому и попросили расследовать. Ведь странно, один человек, без связей, без знания местности, вдруг похищает деньги клиентов и бежит в Шанхай. Слишком неправдоподобно. Может, его втянули, обманули… Ты ведь знаешь, он всегда был робким, домашним, — сказала Ёко.
— Не уверена, — ответила Канако.
— И всё же вы жили вместе, разве не замечала?
— Нет… — Канако сделала вид, что задумалась. Возможно, вспышки ярости мужа и были проявлением слабости, но тогда ей было не до размышлений, она просто старалась выжить.
— Ладно, — продолжила Ёко. — Главное, зачем я пришла, речь о записи с камеры наблюдения в доме. Управляющий, наверное, говорил?
— Да. Слышала, что детективы просили показать запись за день исчезновения.
— Верно. Конечно, им отказали, частным агентствам такие материалы не выдают. Но если бы ты, как супруга, сама обратилась, может, сделали бы исключение. Попроси, пожалуйста, управляющую компанию.
Канако замялась. Что ответить?
— Но зачем? На записи, наверное, видно только, как он выходит из квартиры.
— Мы хотим знать всё, во сколько именно вышел, как был одет, что нёс, не подошёл ли кто‑то к нему у входа. Проверить каждую мелочь. Слишком много непонятного. Например, на камере в филиале в Маруноути он был в футболке, в той же ли одежде уходил из дома? Родным важно знать, спешил ли он, был ли встревожен. Может, у подъезда ждала машина, и его увезли силой. Прости, что говорю как в детективном сериале, но если это преступление, полиция займётся делом. А сейчас ведь везде камеры на станциях, в аэропортах, можно проследить весь путь. Так мы узнаем, был он один или с кем‑то. Пожалуйста, поговори с управляющими.
— Но я спрашивала недавно, записи хранят две недели, потом стирают. Уже поздно, — сказала Канако.
— Нет, это уловка. Детективы выяснили: теперь всё пишут на жёсткий диск, и хранится минимум полгода.
Ёко постукивала пальцем по столу уверенно, настойчиво. Она явно всё проверила. Канако почувствовала, как её придавило этой решительностью.
— Хорошо, я попробую узнать. Но не жди многого. Я ведь просто арендатор, не владелица квартиры. Управляющий говорил, что все просьбы жильцов рассматривает компания, а потом выносит на совет дома.
— Понимаю, это непросто. Но ведь пропал человек, может быть преступление. Прошу, постарайся.
Ёко склонила голову, почти касаясь лбом стола.
— Нет, что ты, — Канако поспешно тоже поклонилась. Что теперь делать? Попросить, хотя бы для вида? Но если вдруг разрешат… Тогда всё рухнет. Придётся солгать. А если ложь раскроется? Мысли закружились, как воронка.
Обе молча пили холодный ячменный чай. За окном стояло лето, яркое, безмятежное. Каким будет этот сезон? Канако мечтала лишь об одном, пусть будет спокойно, даже если придётся работать до изнеможения. Но сбудется ли это?
— Скажи, тебе одиноко без него? — вдруг спросила Ёко.
— Конечно. Мы ведь были муж и жена, — ответила Канако, чувствуя, как внутри всё сжалось. Что она хочет этим сказать?
— Прости за странный вопрос… Но тебе не стало легче?
— В каком смысле? — Канако подняла глаза, не понимая, но горло пересохло.
— Он ведь поднимал на тебя руку, правда? — тихо произнесла Ёко.
Канако онемела. Значит, она знала.
— Извини, что поднимаю неприятную тему. Помнишь, в начале года, когда вся родня собиралась в Идзу, в гостинице с горячими источниками? В бане я заметила у тебя на руке синяк, тёмный, как спелая слива. Тогда и подумала, не он ли? А потом, в феврале, ты сказала, что упала на лестнице и поранила лицо… Я сразу поняла.
Канако ощутила, как кровь отхлынула от лица. Всё верно, тогда она действительно пришла к родителям с рассечённой щекой и распухшими губами.
— Ещё до вашей свадьбы он однажды избил прежнюю девушку. Тогда её родители ворвались к нам домой, грозили полицией. Родители выплатили лечение, компенсацию, заставили сына расстаться с ней и пообещать, что больше не встретятся. Мама, как всегда, оправдывала его, говорила, что виноваты оба. А я… я была в ужасе. Представить, что мой брат способен на такое… долго не могла даже смотреть на него. Скажи честно, он и тебя бил, да?
— Иногда… — Канако поняла, что отрицание вызовет лишь подозрение, и кивнула. Голос дрожал.
— Иногда — это сколько?
— Не помню.
— Значит, слишком много, чтобы считать.
— Нет, не так…
— Ты терпела?
— Да, наверное. Но это были вспышки, толчок, пинок, не больше.
— А синяки? Они ведь не от лёгких толчков.
— Не знаю…
— Прости нас. Мы догадывались, но ничего не сделали.
— Нет, правда, всё не так страшно…
— Я, как женщина, не могу простить брата. Если он вернётся, сама его ударю. Но всё равно, он мой единственный брат. И я не хочу, чтобы мать страдала ещё сильнее. Поэтому я должна его найти. Помоги мне, даже если тебе тяжело.
— Конечно, помогу.
— Когда он вернётся, заставим его пройти курс терапии. Пусть лечится.
— Да…
— Прости, — снова поклонилась Ёко.
Сердце Канако гулко билось, будто барабан в груди. Она не ожидала, что Ёко знает о насилии. Что теперь? Ведь это значит, что у неё был мотив. Но нет, бояться нечего, официально Тацуро сам покинул страну, и это признано и семьёй, и банком. Никто не станет сомневаться.
— Ты побледнела, — сказала Ёко.
— Просто немного дурно, — Канако не смогла скрыть смятения.
— Наверное, я напомнила тебе о тяжёлом.
— Всё в порядке.
Канако сжала зубы, стараясь сосредоточиться. Первое, что нужно сделать, не допустить расследования. Если детективы доберутся до записи, Ёко непременно заподозрит её. Ведь в тот день Тацуро не выходил из дома сам.
Канако стало не по себе. Она не могла больше сидеть спокойно. Ей хотелось лишь одного, чтобы Ёко поскорее ушла и наступила тишина.
