Он стиснул зубы и как зверь проглотил ещё две «чужие» головы, краем глаза постоянно поглядывая на Тофу Синь Мэй. Решаясь сунуть палочки туда, где лежало её подобие, он смутился. Как ни ешь, всё равно сердце щемит от того, словно он действительно ест её, а не простую еду.
Пока он метался в сомнениях, Синь Мэй, не выдержав, сама забрала своё тофу и откусила. Господин Мэйшань отвернулся и, робко стирая слёзы, жалел о промахе.
— Я давно не выходила, — сказала она, но не без лёгкой печали в голосе, — мир за эти годы так изменился. Сегодня была в Долине Чунлинь, и представляешь, Даху, тот, кого я приметила первым, теперь стал главой и даже женился.
Память о первом влюблённом тянула за собой оттенок сожаления. Красивый человек своего поколения уже нашёл судьбу, и сердце её слегка сжалось.
— Говорят, бессмертный лис ушёл в уединение и больше не вернётся, — робко сказала она.
Мэйшань на мгновение задумался и ответил ровно:
— Когда бессмертный уходит в глухую медитацию, короткое уединение может растянуться на столетия, а длительное — на несколько столетий. Как же он не вернётся вовсе?
Синь Мэй опустила лицо и тихо произнесла:
— Если он вернётся только через сто лет, а меня уже не будет.
Оказалось, «никогда» в данном случае означало «в моём сроке жизни».
В этот миг до Мэйшаня, похоже, впервые дошло простое и страшное. Перед ним — смертная женщина, а он принадлежит к иным сущностям, к тем, кому сотни лет. Миг, а для неё это целая жизнь; то, что ему мерещится как легкая смена века, для неё могло равняться многим перевоплощениям.
Он с трудом проглотил тофу и, спеша высказать своё чувство, заговорил сбивчиво, но со всей искренностью сердца:
— Си-Синь Мэй, пусть у тебя даже белая как снег голова и дряблая кожа, я всё равно буду любить тебя!
Она была тронута и, улыбнувшись сквозь слёзы умиления, ответила:
— Господин Мэйшань, ты добр, в следующей жизни я тоже буду твоей хорошей подругой.
— Хорошей… подругой? — он попытался повторить это с надеждой.
— И в жизни после той тоже останемся друзьями! — весело добавила она, будто даря ему самый ценный дар.
Удар эмоционального отказа был для него столь же болезнен, как и смехотворен. Мэйшань, обливаясь слезами и похрапывая тихо от горечи, поглощал еду без меры. Эта двояко-сладкая, одновременно блаженная и мучительная трапеза оставила его с переполненным животом, и он, тяжело опершись на спинку стула, простонал от явной тяжести.
Синь Мэй, уверенная в своих привычных делах, пошла вон в горячие источники омовения, чтобы переодеться, а вернувшись, увидела его уже в просторном одеянии, укрывшем живот, и в образе редкой храброй элегантности он, взявший в руки нефритовую флейту, стал изящно облокачиваться у цветущей китайской айвы, волосы и одежда его тихо колыхались, а взгляд был обращён к луне.
— Синь Мэй, коль ты пришла, оставайся сколько хочешь, — произнёс он, и в голосе его звучала та самая робкая решимость, что он хранил в глубине души.
Он легко и красиво провернул в пальцах нефритовую флейту и, одарив её свободной улыбкой, произнёс:
— Прошу, ни в чём себе не отказывай.
Синь Мэй слегка улыбнулась:
— Хорошо, тогда я останусь здесь на какое-то время.
Что? Так просто? Всё складывалось настолько гладко, что сам Мэйшань ощутил неловкость. Вспомнив прошлые её визиты, он понял, что обычно Синь Мэй либо оставляла дары и тут же уходила, либо появлялась рядом с тем страшным воином из рода призрачных воинов. А теперь… отчего всё иначе?
Он закатил глаза и осторожно спросил:
— Эм… а как там генерал, всё ли у него хорошо?
Лицо Синь Мэй мгновенно стало холодным, голос прозвучал сухо и отстранённо:
— О, а как он может быть не в порядке?
По выражению её глаз можно было понять, что между ними произошло что-то неладное. Сердце Мэйшаня затрепетало от радости; он закрутил флейту, будто это был весёлый ветряк, и поспешно сменил тему:
— Ночь такая ясная, луна дивно прекрасна, а впереди — долгая бессонная темень. Синь Мэй, может, поговорим о жизни, о мечтах?
— Завтра, — мягко ответила она. — Сейчас я слишком устала. Господин Мэйшань, и ты ложись пораньше, а утром я приготовлю тебе завтрак.
Она легко махнула рукой и скрылась в комнате для гостей.
Мэйшань не выдержал и, ликуя, подпрыгнул, подхватив полы одежды. Он метался по двору, а встречая духов-прислужников, кричал во весь голос:
— Вы слышали? Она хочет приготовить мне завтрак! Завтрак, своими руками! Вставать утром в запахе еды — это же привилегия только мужа! Синь Мэй будет готовить мне завтрак!
Спрятавшиеся в бамбуковой роще духи, которые подслушивали его восторженные вопли, переглянулись:
— Похоже, наш господин окончательно обезумел.
Самый старший из них, ковыряя пальцем в носу, заметил с непоколебимым спокойствием:
— Не обращайте внимания. Через пару дней он снова будет рыдать. Лучше вернёмся к нашему рассказу про его бесконечные тайные вздохи и невзаимную любовь…
А в ту ночь Мэйшань видел самый счастливый сон в своей жизни. Ему грезилось, что он принял Синь Мэй в ученицы и обучал её путям бессмертных, и больше не существовало страшной пропасти между смертным и духом. День за днём они были рядом, и постепенно между ними зародилось чувство, которое разгорелось до запретного пламени. В грёзах они, перед лицом богов и демонов, дерзнули разыграть величественную драму — запретную любовь учителя и ученицы.
