Снова взметнулся кнут, с хрустом снес голову коню, обрушил её в снег. Синь Мэй перекатилась по земле и спряталась за другой статуей. На этот раз она долго ждала, но удара больше не последовало. Сердце билось в бешеном ритме, и она осмелилась выглянуть. На священной дороге лежали осколки льда и снега, а каменные головы оставили в земле глубокие воронки. Но того чужого и страшного силуэта уже не было.
Что… что это значит?
Она медленно выбралась из укрытия и долго смотрела на отпечатки ног на снегу. Синь Мэй хотела было броситься следом, но при мысли о том страшном кнуте замялась. В прошлый раз, у заставы Цзяпин, его безумие можно было сдержать хотя бы камнями, но сейчас эта жажда убийства была направлена именно на них, и в ней чувствовалась холодная решимость.
Она не понимала, что послужило причиной… но если броситься за ним, они оба наверняка натворят того, о чём потом пожалеют.
Долго думая, Синь Мэй наконец склонилась над Сы Ланем. К счастью, удар пришёлся не в полную силу: похоже, всего лишь несколько переломанных рёбер, отчего он потерял сознание.
Она подхватила его и, тяжело дыша, кинулась бежать, крича во весь голос:
— Господин Чжао! Старшая сестра Хунлянь! Гого! Скорее! Сы Лань умирает!
А Лу Цяньцяо исчез так внезапно, что уже через несколько часов у духов поползли слухи. Самая распространённая версия была такая: будто бы «Супружеская чета во вражде», сочинённая господином Чжао, довела генерала до ярости. Вспомнив, что у его жены были смутные отношения и с духом лисы, и с каким-то жалким бессмертным, а тут ещё и обнаружив, что верный Сы Лань превратился в «молодого любимца» госпожи, генерал вышел из себя, покалечил подчинённого и, кипя обидой, ушёл в неизвестность.
Господин Чжао разрыдался в голос, ударяя себя в грудь и сокрушаясь, что вообще написал такую злосчастную пьесу.
В тот день снег на горе Байтоу ещё не успел растаять, а к вечеру вновь пошёл дождь. Во дворе усадьбы Мэйшань, где он жил, духи развлекались, слепив снеговика, но редкие капли уже пробили на его теле множество тёмных дырочек.
Сам владыка Мэйшань, сидя у окна, пил вино и вдруг вспомнил тот тофу в форме его лица, что приготовила Синь Мэй. Мысли о ней обожгли сердце, и он не сдержался. Слёзы градом скатились по щекам.
В пьяном упоении он напряг память, ища в закоулках сознания нежные строки старинных стихов, чтобы выразить тоску. Он долго перебирал и, наконец, смог вспомнить лишь одно: «Ах, почему не встретились мы до твоего замужества». Но это ведь никак не подходило, ведь они и встретились-то именно тогда. Только вот судьба распорядилась так, что пути их разошлись. Жалкая участь пешки, лишь слёзы и горькое вино.
Он вытер лицо рукавом и вытащил из ящика сияющую золотую коробку. В ней хранились лунные пряники, что Синь Мэй подарила во время праздника. Каждую лепёшку он аккуратно положил в отдельный хрустальный короб, чтобы в минуты пьянства можно было прижать к сердцу то один, то другой, будто снова прикоснуться к её рукам.
Тем временем духи, пока дождь был не так силён, поспешили расчистить снег, чтобы утром лёд не мешал ходьбе. Видя, как господин, опершись на подоконник, плачущим голосом напевает стихи, они обходили то место стороной. Слишком хорошо помнили, как стоило кому-то попытаться его утешить, как он начинал говорить о Синь Мэй, и до вечера от него уже не отвяжешься. С тех пор никто не рисковал.
— Спорим, он будет причитать целый час, — сказал один дух, бросив медные монеты.
— Я ставлю на два часа.
— А я на три.
И так продолжалось, пока последний не выкрикнул:
— Десять часов!
И тут над двором внезапно раздалось конское ржание. С небес спустился огненно-рыжий скакун, тяжело опустился прямо у окна, где сидел владыка, и фыркнул ему в лицо.
Господин Мэйшань вздрогнул, мгновенно протрезвел и, утирая слёзы, с трепетом взглянул на всадника с холодным, застывшим лицом. Голос его дрогнул:
— Ге… генерал… вы… вы оказали мне честь своим визитом, скромная хижина озарена вашим присутствием…
Лу Цяньцяо вынул из-за пазухи письмо и спокойно протянул ему:
— Разузнай. Награда — десять бочонков жертвенного вина для умилостивления духов и почитания неба.
Как бы сильно господин Мэйшань ни хотел спросить, почему Синь Мэй не пришла, он проглотил слова вместе с горечью. Лицо генерала было холоднее обычного в тысячу раз. При нём язык не поворачивался сказать лишнего. Он торопливо распечатал письмо и пробежал глазами строки. Там значилось: нужно расследовать, как погиб Лу Цзинжан, когда-то могущественный сановник государства Цюн, внезапно умерший двадцать лет назад.
Действительно, смерть его была странной. Старый Император Цюна, подозрительный и озлобленный, давно тяготился его властью, но не успел ударить первым. Министр умер внезапно. После его смерти монарх сразу же воспользовался моментом: разгромил семью, казнил одних, ограбил других. Род Лу исчез. Лишь при новом Императоре Жуне семье вернули доброе имя.
И если память не изменяла, Лу Цзинжан был отцом самого генерала, призрачного воина.
Господин Мэйшань украдкой взглянул на Лу Цяньцяо, и сердце его болезненно сжалось. В красно-чёрных глазах того не было ни тепла, ни пощады.
— Я всё выясню, сейчас же… сейчас начну, — залепетал он.
Торопливо, со слезами, он выпустил маленькую чёрную ворону и шепнул, отвернувшись:
— Слушай, милая, только не вздумай лететь к призрачным воинам, они жестоки, как бури. Чуть что — и переломают тебе крылья.
Ворона с презрительным карканьем улетела, но вернулась очень скоро, всего через полдня, и бросила рядом с ним бумажный свёрток.
Господин Мэйшань, съёжившись, с натянутой улыбкой подал его Лу Цяньцяо.
На скомканном клочке было выведено лишь одно:
Цюн. Тридцать второй год Юйтуна. В роду призрачных воинов Ли родилась дочь Чжаоянь, в двадцать пять лет достигшая недоступного веками совершенства, превратившаяся в истинного призрачного воина. Она вырезала до последнего человека весь род мужа, сто тридцать семь душ. Случай невиданный и поразительный.
