Лу Цяньцяо не вернулся в племя призрачных воинов. Он находился на поле боя. В тот час всё кругом застилал дым, остатки крестьянского войска, оказавшиеся в кольце закованных в броню солдат, в беспорядке метались и спасались бегством.
Это была ещё одна победа.
Десять дней минуло с тех пор, как он, получив императорский указ, выступил к заставе Чангэн. Эта застава стояла на крайнем севере государства Цюн. В последние годы сюда наведывались не только крестьянские бунтовщики. Всё чаще тревожили и соседи через море, воины из страны Тяньюань. Слух ходил, что наследный принц Тяньюаня рождён под особым небом, с кровью демонов в жилах, и силой непомерной, а с нею и безудержным честолюбием. Он уже подчинил немало мелких царств и теперь смотрел в сторону четырёх сторон света.
К счастью, Цюн окружали либо неприступные горы, либо бескрайние моря. За горами и водами враг не решался двинуть большую рать, довольствуясь лишь тайными сговором с крестьянскими отрядами и мелкими наскоками, больше для пробы сил.
Ветер гнал по равнине гарь, в воздухе стоял удушливый дух крови. Лу Цяньцяо прикрыл глаза, и всё его тело невольно задрожало.
Он любил этот запах. Любил, когда, сжимая в руке чёрный кнут, мчался по полю брани, будто вырывался из темницы, сбрасывал все цепи и всё, что держало его: людей, воспоминания, чувства, не дававшие покоя и приносившие лишь боль.
— Гнать их! Ни одного не оставлять!
Боевой конь Лэ Юньхуа взвился в воздух и первым рванулся вперёд. Длинный чёрный кнут свистел, словно ураган, и там, где он проходил, разлетались лишь брызги алой крови.
Он никогда прежде не чувствовал такой жажды погони и убийства. Лишь одно досадно — противники были слишком слабы. Природный инстинкт призрачного воина взывал к более сильным врагам.
В груди что-то твёрдое упиралось в броню. Лу Цяньцяо на ощупь вынул. Это была кукла небесной девы, её изящное лицо уже испачкалось кровью, смазалось и потускнело.
Образ был чужим и знакомым одновременно, а в душе невольно поднималось тепло.
Каждый день он брал эту куклу с собой на войну. Всё прошлое он помнил ясно, но уже не понимал, отчего когда-то был столь слабым и растерянным. Почему не любил сражений? Почему возился с этими глупыми куклами? Почему… не захотел прикончить ту мягкую, словно маленький белый кролик, девушку? Почему пощадил тех жалких, никчёмных демонов?
Он не знал, но тело его словно хранило в себе тайный приказ. Стоило вскипеть жажде крови, стоило захотеть вернуться в императорскую усыпальницу и там вырезать всё до основания, как он доставал куклу, гладил её ладонью, и бешенство утихало.
Лэ Юньхуа, не понимая, почему хозяин внезапно остановился, недоумённо ткнулся мордой ему в ногу.
— Довольно. Возвращаемся, — негромко произнёс Лу Цяньцяо.
Он спрятал куклу, натянул поводья и приказал к отступлению.
Ему не нравилось, что на игрушке проступили кровавые пятна. Надо отмыть их, иначе она рассердится… Хотя, может быть, она никогда уже этого не увидит? Мысль обожгла сердце лёгкой болью и тут же растворилась.
— Видишь? — сказал монах, устроившийся в роскошной повозке, скрытой за облаками. — Он уже почти превратился в совершенного призрачного воина. Он другой человек. Что бы ты ему ни сказала — он не услышит.
Скрестив руки на груди, он тяжело вздохнул:
— Лучше поезжай со мной в наш род лис. В твоём доме тоже стоят мои соплеменники, вместе сопроводим тебя туда.
А Синь Мэй сидела на корточках у передка повозки, подперев щёку ладонью, и, словно оглохнув, не слышала ни единого слова.
Лу Цяньцяо, видно, совсем не заботился о сне и пище. Прошло всего несколько дней, а он уже исхудал. Лицо, и без того лишённое мягкости, теперь выглядело усталым и измождённым, покрытым следами дороги и битв, так что привлекательности в нём не осталось.
И верно, только что он держал в руках куклу небесной девы. Теперь ясно, почему Синь Мэй обыскала весь императорскую усыпальницу и не нашла её. Он забрал её с собой, даже не удосужившись сказать ни слова, заставив её маяться всю ночь.
Она нащупала свой мешочек. Куклу генерала она оставила в усыпальнице, с собой же носила лишь деревянного зайца, которого он сам вырезал для неё. Маленький, с ладонь величиной, с длинными ушами, которые она вытерла до блеска, гладя снова и снова.
— Вон там, у того обрыва, — сказала она, указывая на скалы напротив укрепления Чангэ. — Я хочу туда.
— Зачем? — недоверчиво спросил монах.
— Разве не ясно? Чтобы увидеть его! — Синь Мэй посмотрела на него так, словно перед ней был последний глупец.
Эх, знал бы он, что эта девица окажется столь неуступчивой, никогда бы не согласился на это проклятое задание!
Монах опустил повозку на скалы напротив с мрачным лицом. Однако никакого безрассудства в её поступках не оказалось. Она просто сошла с повозки и села под деревом, перебирая в руках деревянного зайца.
Он думал, она будет искать Лу Цяньцяо глазами, звать, пытаться пробраться к нему, а она… просто сидела.
Монах заскучал и, не находя себе дела, задремал прямо в повозке. Проспал он до самой полночи, когда бледный месяц поднялся над небом, круглый, но словно надкушенный небесным псом, сияющий, но не совершенный.
Вдруг Синь Мэй вскочила на ноги. Монах сразу открыл глаза и увидел, как она подошла к краю пропасти, сложила ладони рупором у губ и крикнула во всю силу:
— Лу Цяньцяо! Я пришла к тебе!
Её звонкий, мягкий голос катился по ущелью, разносился эхом и снова возвращался.
