Она следила за ним, пока он отворачивался и направлялся к дивану. Вдруг девушка спросила:
— Если диван узкий, и я на нём не могу уснуть, вы, значит, сможете? — И добавила после паузы: — Господин Шэн, лекарства у вас есть?
— Есть.
— Тогда, выпив их, — Цзун Ин скользнула взглядом к правому краю широкой кровати, голос её звучал спокойно, — ложитесь сюда.
Сказав это, она сразу натянула тонкое одеяло, закрыла глаза и попыталась уснуть. Вместо сна слух её стал обострённым: она различала звон воды, шелест фольги, когда вскрывали блистер, звук глотка, а затем тихое постукивание стакана о стол.
Долго стояла тишина. Шэн, оставшись у журнального столика, будто колебался, потом взял плед и улёгся рядом.
Из коридора доносились обрывки разговоров. Цзун Ин, не оборачиваясь, спросила:
— Ради чего вы так рано добирались в общественную концессию?
Голос Шэна был приглушённым:
— Семейная фабрика на Яншупу должна подписать акт передачи с немцами. Старший брат назначил встречу с ними здесь, и я обязан присутствовать.
— На какое время назначено?
— Сначала на 7:30 утра. Но я только что уточнил по телефону у администратора: брат перенёс встречу на 16:30.
Она уже хотела спросить, зачем тогда оставаться здесь, а не вернуться домой, но быстро нашла ответ сама. Десятки тысяч людей устремились в концессию, на улицах царил хаос, транспорт почти не работал. Добраться до французской концессии, а затем снова вернуться сюда было бы и хлопотно, и небезопасно. К тому же усталость давала о себе знать.
Цзун Ин вспомнила, как старший брат Шэна курил, вспомнила прокуренную гостиную особняка.
— Господин Шэн, — произнесла она, — вы ведь очень не любите, когда другие курят?
Он помолчал, и лишь потом медленно ответил:
— Когда я был ребёнком, дома всегда стоял сизый дым.
— Какого дома?
— Дома дяди.
Цзун Ин догадалась. Он принадлежал к семье Шэнов и в то же время оставался чужим, ребёнком, выросшим в доме дяди. Такая жизнь учила мгновенно улавливать настроение окружающих и одновременно делала душу особенно ранимой и чувствительной.
— Вы выросли в доме дяди?
— Да.
— А потом?
— К счастью, школа дала стипендию, я уехал во Францию. Несколько лет прожил в Париже.
— Сколько вам тогда было?
— Восемнадцать.
Находясь в ненавистной обстановке, сильнее всего хочется вырваться прочь — Цзун Ин знала это чувство слишком хорошо и потому больше не стала расспрашивать.
Тут Шэн Цинжан заговорил сам:
— Госпожа Цун, тот случай с публикацией в газетах… он не доставил вам хлопот? — Он имел в виду заметку, где упоминались её связи с «Синьси».
Цзун Ин не дала прямого ответа. Подтянув ноги, почти со вздохом произнесла:
— Спите.
Он почти всю ночь провёл в дороге, а она слушала мрачные, будто стоны мертвецов, песни. Оба измотались утренними часами до предела, как физически, так и душевно. В комнате дыхание постепенно заменило обрывки разговора, за окнами серело, и всё небо тянулось однотонным свинцовым пологом.
Проснулись они уже после четырёх. Над Хуанпу грохотали взрывы, и оба поднялись под канонаду, так и не позавтракав.
Шэн глянул на часы, велел принести еду, а сам ушёл в ванную умыться и переодеться, собираясь после трапезы отправиться на встречу.
Цзун Ин дотронулась до брюк, оставленных на спинке стула. Ткань всё ещё влажная, но носить можно. Воспользовавшись тем, что Шэн ненадолго исчез в спальне, она быстро переоделась.
Налив себе холодной воды, уселась на диван и медленно сделала несколько глотков. Но вскоре поднялась, нервно взяла с чайного столика пачку сигарет, вертела её в руках, потом схватила коробку спичек и уже почти решила выйти на балкон покурить.
Шэн, будто заранее почувствовав её намерение, сам распахнул балконную дверь и вышел наружу. Оглянувшись, он сказал:
— Госпожа Цун, располагайтесь, как вам удобно.
Его тактичность заставила её сдержаться. Она решила выпить ещё стакан воды вместо того, чтобы закурить. Едва мысль эта мелькнула, а сделать она ещё ничего не успела, как Шэн внезапно вбежал обратно и с силой повалил её на пол.
Оглушительный взрыв потряс здание, стены задрожали. Спустя секунды раздалась новая канонада, настолько близкая, будто орудия били впритык.
С потолка посыпалась штукатурка, люстра раскачивалась и едва держалась. Через минуту грохот стих. Цзун Ин молчала, прижатая к полу, а Шэн, оберегая её, снова и снова шептал ей прямо в ухо:
— Всё в порядке, госпожа Цун… всё в порядке.
Задыхаясь в дыму, она закашлялась, и Шэн отпустил её, чтобы найти воды. Но вокруг царил хаос.
Могучее здание после краткой тишины наполнилось криками ужаса и стоном раненых. Выжившие метались вниз по лестницам, тщетно пытаясь понять, что произошло, и куда бежать, чтобы спастись от новой бомбёжки.
На ступенях валялись обрывки одежды и обувь; чем ниже они спускались, тем жутче становилось зрелище. Отрубленные конечности, залитые известкой тела — всё это лежало прямо на полу. В воздухе смешались запах крови и едкий дух пороха.
На первом этаже Цзун Ин заметила тело ребёнка, расплющенного ударной волной и прижатого к стене. Её платье, ещё утром снежно-белое, было залито кровью, лицо — обезображено. Это была та самая девочка, что улыбнулась ей утром в коридоре. Первая, кто в этот день подарил ей улыбку.
Шэн двинулся в сторону разрушенного зала. Из-под обломков к его ноге потянулась рука, судорожно вцепившись, и хриплый голос простонал:
— Третий… помоги… скорее…
