— Великий голод… правда близко? Люсейн, заместитель судьи инквизиции, остолбенел.
Он не знал. Совсем не знал! Ему не приходили никакие сведения. Последний год он был вычеркнут из информационной сети Церкви: кроме требований «быстрее выполнить задание» — ничего.
— Да, почтенный целитель, — воинский вождь почтительно поклонился. — Прошу вас, выйдите и взгляните сами.
На нём висела оленья шкура, сшитая грубыми жилами через дырки, проколотые каменным шилом. Запах стоял такой, что Люсейну захотелось отвернуться: резал глаза, бил в нос. Он-то знал, чем дубят эти шкуры… мочой! Стоит чан, три-четыре дня стоит в тепле, начинает вонь клубиться, тогда туда кидают шкуру. Промокнет, выскоблят жир и плёнки, тянут-тянут… Стоило ему хоть раз увидеть этот процесс — и он с тех пор обходил такие дома стороной. Но здесь ведь все одеты так же!
А ведь раньше он носил лишь шёлковые ризы. Там, в курии, если оттенок чуть не тот или вышивка сбилась на стежок — такую вещь он даже к телу не подпускал!
Может, стоило искать племя побольше… — мрачно подумал Люсейн и пошёл за вождём.
Они вошли в «зал собраний». Слово «зал» было слишком щедрое — чёрная пещера, закопчённый очаг, давно-давно горящий. На скальной стене — линии и мазки. Люсейн долго щурился, пока разобрал: красная охра, перемешанная с кровью чудовищ. Вон то — вроде бы гора. Там круг — может, озеро. А та зигзагообразная линия — река?
— Почтенный целитель, смотрите. — Вождь поднял факел, осветив пёструю стену. — Обычно с молодой луной стада оленей приходили вот сюда, сюда или сюда пастись. Сейчас луна уже почти полная, но оленей нет. Трава лишь-только показалась, и ростки едва ли дотягивают до пол-локтя.
И весна задержалась, и снег таял дольше обычного, и ручьи вскрылись позже. Даже прошлым летом те, кто владеет пламенем и холодом, проходя мимо, говорили о надвигающемся голоде. Похоже, не зря…
Люсейн потерянно моргнул. Он ведь никогда не сеял. С тех пор как вступил на службу в Церкви, а это — десятилетия, ни разу сам не копал землю.
Холодная весна — дурное знамение, да. Но насколько серьёзен будет голод? Кто знает. Может, монахи-аскеты разъяснили бы… Те каждое утро землю пахали. А он?..
Может, всё-таки уйти в другое племя? Да, там опаснее нарваться на еретиков, но жить будет легче…
— Великий голод… и вправду грядёт? — пробормотал он.
Старейшина Брок сидел у огня, в перьях и венце. Он рассыпал в костёр ароматные травы, закрыл глаза. Ученики били в барабаны, звенели колокольчиками, подпевали и плясали, помогая ему воззвать к духам.
Вскоре от старейшины словно отделилась тонкая нить сияния, взвилась всё выше, всё выше, уходя в неведомое. Он весь покрылся потом, и наконец открыл глаза, сиплым голосом произнёс:
— Орлиный дух сказал мне: небеса потемнели, воздух тяжёл. Земля холодна и мертва. Никогда он не видел столь безжизненного мира. Да, предостережение, что нам прислали в прошлом году, верно. Великий голод придёт.
— Тогда… старейшина, что делать? Отправить лучших воинов за добычей? В закромах мало зерна…
Старейшина медленно оглядел всех.
И холодный ветер меж тем гулял по целому континенту — севера до самого юга. От королевства Кент до Чёрных гор, от великой степи до Галлорина и Рейна. И старые крестьяне, и знатные лорды — все понимали: зима чересчур долгая, весна чересчур поздняя.
— Быстрее! Усильте изгородь! — гремели голоса в гномийских горах.
Рыцари королевской стражи помогали соплеменникам и соседям-варварам загонять коз в загородки. Варвары махали кувалдами, надстраивали забор выше и выше, обматывали колючими лозами.
— Весна опаздывает, горные козы не возвращаются, а снежные барсы уже спускаются на охоту! Если не укрепим загон — стадо пропало!
— Но чем кормить?
— Жрецы Природы научили хранить сено. Мы сберегли много, хватит ещё на месяц. А дальше трава должна пойти.
Гномы пересчитывали зерно, варвары метались по рекам и морю, ловили рыбу:
— Хорошо, что соли дешёвой в прошлом году купили вдоволь. Засолим мясо и рыбу — протянем. В реках и морях рыба не переведётся…
Но у Нилерланов настроение было мрачное. Рыба ловилась, мясо было, а ведь за рыболовством стояли корабельщики, бондари, ткачи сетей. Только так улов можно было увезти в другие страны и обменять на деньги и нужные товары.
— Не зря Кент прошлым летом столько рыбы скупал… — герцог Нилерланский листал отчёт. Купцы-еретики щедро платили, особенно за соль, которую вывозили вдвое больше.
А без соли — как хранить улов?
Герцог поёрзал усами и пробормотал:
— Надо было цену поднять…
— Государь, — шёпотом спросил секретарь, — может, в этом году Кенту цены и правда взвинтить?
— Мы ведь… официально с ними не торгуем?
— Нет, милорд. Я имею в виду — приказать рыбакам подчиняться законам.
— Хм… — герцог поглаживал усы, прижимал кончики, отпускал, снова прижимал. — Что там у них новенького появилось?
Секретарь развернул ведомость:
— Удобрения для магических растений, составленные по анализу почвы; свежий «Зелье бурных волн», с мхом Драконьего дыхания, помогает воинам-водникам пробиться на новый ранг; и… э-э… вот это.
Герцог выхватил лист, дважды перечитал. Еле разобрал сложное название:
— «Аппарат прямого электрического дефибрилляционного восстановления… может спасти рыцарей на грани смерти…» Что за чушь?!
Внизу — сноска серебром: «см. журнал “Медицинские исследования”, январьский выпуск».
Герцог мрачно замер. Что же, теперь маги вписывают научные статьи в прайс-лист?!
Но всё равно — раз может спасти их воинов без помощи священников, значит стоит держать торговлю открытой. Церковь пусть хоть лопнет.
…
Кому-то голод был страшен, а кому-то и дела не было.
В столице Бролина в это время шло торжество: шесть белых коней медленно везли свадебную карету к дворцу.
Слева и справа — блестящие рыцари Пойи, в лазурных мундирах и кораблеобразных шапках, охраняли принцессу. Спереди и сзади — бролинские рыцари в алых мундирах с белыми страусовыми перьями, разбрасывали лепестки и конфеты в толпу. Священники Сияющей Церкви покрывали карету искрами света.
Толпы горожан, богатых и бедных, заполнили улицы. Одни старались разглядеть лицо новой королевы за занавеской. Другие бережно подбирали конфеты, чтобы принести детям.
Иные…
— Уааа! — на обочине разревелась девочка лет четырёх, с золотыми кудрями. Мать схватила её на руки, встревоженно прижала:
— Ева, что с тобой?
Маленькое личико сморщилось. Девочка выплюнула лепесток и всхлипнула:
— Цветы горькие… мамочка, я хочу есть…
Мать уткнулась лицом в её плечо, закрывая глаза рваной детской рубашкой, чтобы не видели слёз.
— Мамочка знает, мамочка знает… пойдём домой, я что-нибудь приготовлю…
Она не понимала, зачем с их нищей семьи содрали по два медяка «свадебного налога». Не понимала, почему священники озаряют светом карету, а не лечат больных. Не понимала, почему обещали сладости, а им достались лишь горькие лепестки…
