Ночью Фэн Сиян видела долгий, бесконечный сон.
В том сне переплетались отблески былых радостей, когда-то ярких, теперь затянутых дымкой печали и растерянности. Всё казалось таким далёким, будто она смотрела на прошлое сквозь расплывчатый, неуловимый, словно видение, туман. Когда же она обернулась, то почувствовала, что между теми днями и нынешней ночью пролегли тысячелетия, как если бы время само обратилось в древний первозданный хаос.
Наверное, всё это — следствие прежней кармы. Наверное, в прошлой жизни она совершила великое зло, потому теперь должна искупить его, страдая. Кто бы мог подумать, что начав жизнь в славе и почёте, она придёт к такому концу.
Она не могла смириться.
Его когда-то случайно проявленная мягкость стала для неё острой, безжалостной болью, лезвием, которое снова и снова проходило по сердцу, оставляя кровоточащие следы. Если бы у неё хватало веры в то, что она способна победить в этом мучительном поединке за любовь, возможно, в душе не было бы столько злобы.
Но если она не сможет с этим справиться…
Если не сможет, то любовь её будет тщетна, а жизнь – подобна тягостному сну, но и умереть не легче.
Все радости и страдания мира сводятся к любви и ненависти, жизни и смерти.
Само слово «любовь», если писать его черта за чертой, наполнено болью.
И всё, что остаётся, лишь безумная привязанность, из которой нельзя вырваться, и что рано или поздно приведёт к гибели.
Во сне перед ней стояло лицо Ся Цзинши, тонкое, благородное, ясное, но вместе с тем, неуловимое, будто из другого мира.
Она помнила их первую встречу, его мимолётный взгляд, в котором застыло беспокойство и тень грусти, а в изгибе бровей, затаённая, едва заметная доброта и чистота.
Но теперь, когда она снова видела его, всё, что оставалось в памяти, — это его глаза, до боли холодные, словно из кошмарного сна, от которого не проснуться.
Поднялся ветер. Цветочные лепестки, тонкие, как крылья цикады, закружились в воздухе, взметая в небо лёгкую, прозрачную вуаль из красных теней.
Наверное, и в его памяти остался тот же оттенок, призрачный, как огонь в сумерках.
Эти лепестки касались его чёрных волос, один за другим, рассыпаясь и превращаясь в дымку. От них исходил лёгкий аромат, но стоило вдохнуть, и он уже исчезал. Но она знала, что то был дурман, багровый, как пламя, цветок, распускавшийся для него в тишине и забвении.
Лепестки, красные как кровь, во сне падали вокруг неё.
Она наклонилась, чтобы собрать их в горсть, но в тот же миг они обратились в прах, и в её ладонях осталась лишь горсть холодного пепла.
Тоска и одиночество заполнили её сердце, любовь, ненависть и отчаяние, всё смешалось в нём.
Она шла к преисподней, ступая по кровавым, отравленным цветам, шаг за шагом приближаясь к царству мрака, и с каждым её шагом вокруг вспыхивали брызги из алых лепестков дурмана.
Это была долгая-долгая ночь, и такой же бесконечный сон, весь наполненный тревожным, ослепительным, невыносимо прекрасным красным цветом, без конца и края, без возврата.
Фэн Сиян очнулась, всё ещё чувствуя усталость. В воздухе стоял нежный аромат, принесённый ночным ветром. Она бормотала выходя из сна:
— Дурман…
И, услышав собственные слова, сразу же проснулась окончательно.
Прислушавшись, она поняла, что в воздухе витает не опасный запах ядовитых цветов, а мягкий, чуть сладковатый аромат. В серебряной жаровне тлело благовоние из лепестков лотоса. Осознав это, она выдохнула с облегчением.
Её взгляд упал на письменный стол и остановился. На столе лежала стопка листов тонкой бумаги, украшенных золотым орнаментом с узором фениксов и драконов. Бумага была мягкая, почти прозрачная, как вуаль.
Хуан, старший управляющий, недавно привёз письмо от её отца. В письме тот интересовался её здоровьем и особенно настаивал на том, чтобы она берегла себя и как можно скорее родила наследника Ся Цзинши, чтобы укрепить своё положение при дворе Цзиньсю.
Фэн Сиян горько усмехнулась. При том, как Ся Цзинши от неё отдалился и как холодно с ней обращается, ей и подойти к нему непросто, о каком ребёнке могла идти речь? Как ответить на это письмо, не показав ни слабости, ни горечи?
Она вдруг вспомнила другое письмо, то, что её старший брат написал Ся Цзинши. Что он мог ему сказать? Попросил беречь её? Или, может быть… упомянул Исяо?
Мысль об этом пробрала её до костей. Перед глазами всплыла бумага, на которой брат писал то письмо, розовато-золотая, с узором извивающихся драконов. Хотя на дворе стояло жаркое лето, по спине Фэн Сиян пробежал холодок.
