Но беда в том, что Улэ Хуай не знал влечения к женщинам.
У северных кочевников нравы были вольные: знать держала при себе множество красивых, покорных пленниц, предназначенных для утех. Один лишь он составлял исключение.
Нельзя сказать, чтобы рабыням он был безразличен: всё‑таки юный принц, статный, с лицом, будто высеченным из камня. Кто бы не мечтал о таком покровителе? Но Улэ Хуай с детства был серьёзен не по годам, в его молчании чувствовалась власть, и каждая, встретив его взгляд, замирала, не смея шелохнуться.
Однажды какая‑то смелая решилась сама предложить себя. Не прошло и мгновения, как она, побледнев, выбежала из его шатра, одежда разорвана, глаза полны ужаса.
С тех пор я стала думать: «А вдруг Улэ Хуай… не способен?»
И всё же я боялась его. Я выросла в глубине женских покоев, ничего не зная о делах любви. Дочь первого министра, и до чего же я докатилась. Продавать собственное тело! Позор невыразимый. Но что делать? Когда жизнь висит на волоске, разве думаешь о достоинстве?
Личная служанка Улэ Хуая несла к его шатру кувшин с горячей водой. Мы разминулись у входа, и я, будто случайно, бросила на неё щепоть порошка. Когда‑то я училась в лечебнице и, признаюсь, больше интересовалась ядами, чем снадобьями. Этот порошок лишь ненадолго лишал сил.
Служанка пошатнулась, я подхватила её и, воспользовавшись моментом, предложила сама приготовить воду для купания.
Улэ Хуай ещё не вернулся. Я наполнила деревянную купель горячей водой, бросила туда лепестки и стала ждать добычу.
Скоро послышались шаги. Я глубоко вдохнула, задержала дыхание и скользнула в воду.
В тот же миг я пожалела. Зачем я налила такой кипяток?
Шаги приближались. Я поднялась из воды, и брызги рассыпались вокруг.
Женщина, выходящая из купели, — зрелище, от которого у любого дрогнет сердце.
Передо мной стоял высокий, красивый Улэ Хуай с холодным взглядом. Я прикусила губу, улыбнулась застенчиво, готовясь бросить ему лукавый взгляд.
Вспыхнуло белое сияние, лезвие коснулось моей шеи.
Я застыла, не смея дышать. Его нож резал железо, как глину. Стоит чуть надавить, и кровь зальёт пол.
— Что ты делаешь? — произнёс он тихо, едва разомкнув губы.
— Р… рабыня… давно… восхищается малым каганом (правителем)… лишь просит… — слова застряли в горле, лицо горело, губы дрожали.
Когда я вновь подняла глаза, в них стояли слёзы.
Он чуть замер, будто понял. Он медленно опустил кинжал; в его холодном как лёд, взгляде, мелькнуло что‑то иное… тёплое, но опасное.
Вдруг всё закружилось, и я очнулась уже в его объятиях, горячих, как пламя.
Пламя костра плясало рядом, я не смела поднять голову, сердце билось неровно, мысли путались.
А потом он швырнул меня наружу.
Я упала, больно ударившись. Я сидела на земле, ошеломлённая, не понимая, что произошло.
Он стоял надо мной, глядя сверху вниз, как небожитель на букашку.
— Отведите её обратно, — приказал он стражникам и, не обернувшись, вошёл в шатёр.
По дороге в лагерь воины насмешливо бросали слова:
— Подлая тварь, и ты посмела лезть в постель малого кагана? Он ведь даже первой красавице Бэйди отказал, неужто выберет тебя?
Я взглянула на них холодно. Видно, ни одна рабыня прежде не осмеливалась так смотреть. Один из них ударил меня по лицу.
Пощёчина была тяжёлая: половина лица вспухла, из уголка губ потекла кровь.
Он занёс руку для второго удара, но я перехватила её.
— Кто ты такой, чтобы поднимать на меня руку?
— Посмотри внимательнее, чьей одеждой я прикрыта. Та, что прежде выбежала из шатра, осталась без одеяния и получила плетьми. А мне малый каган сам накинул плащ и велел сопроводить. Почему, как думаешь?
Они растерялись, переглянулись и больше не посмели меня тронуть.
