Без Вэй Юня рядом, мешавшего ей сосредоточиться, мысли Чу Юй в повозке прояснились. Она вдруг поняла, этот «Гунсунь Лань» с самого начала знал о ней слишком многое. Сначала он говорил, будто всё рассказал ему Вэй Юнь, но с каждым разом сведений становилось подозрительно больше.
Чу Юй долго размышляла, и неожиданно самым правдоподобным объяснением показалось одно. Он, возможно, просто влюблён в неё. Осознав это, она, выходя из повозки, почувствовала неловкость. А Вэй Юнь, скрытый под маской, оставался спокойным и невозмутимым, будто ничего особенного не происходило.
Чу Юй взяла себя в руки и не стала поднимать лишних тем. Вэй Юнь тоже не сказал ни слова. Он лишь почтительно помог ей спуститься, проводил до комнаты и тихо удалился.
Но едва он ушёл, Чу Юй тут же взялась за кисть и написала письмо настоящему Вэй Юню, подробно расспрашивая обо всём, что касалось Гунсуня. Закончив, она велела немедленно отправить письмо почтовым голубем на север.
Наутро, едва проснувшись, Чу Юй услышала, что Гунсунь Лань просит аудиенции. Она велела поставить ширму и принять его за ней. Мужчина, сидя по ту сторону, почтительно доложил обо всех делах за день. Его речь была мягкой и безупречно вежливой, и вскоре Чу Юй поймала себя на мысли, что тревога, с которой она ждала этой встречи, будто растворилась.
Они разговорились. Она вела лёгкие, ни к чему не обязывающие беседы, а он отвечал с такой естественностью, что время пролетело незаметно. Когда Чу Юй спохватилась, уже клонилось к вечеру, и она с досадой поняла, как легко этот человек умеет усыплять бдительность.
На следующий день она решила быть осторожнее, но, едва обсудив дела, снова позволила разговору перейти в привычное русло. Так прошло несколько дней, и Чу Юй уже начала избегать этих встреч.
Именно тогда пришёл ответ с фронта. Вэй Юнь уверял, что личность Гунсунь Ланя достоверна и ему можно полностью доверять. Чу Юй нахмурилась, долго рассматривала письмо, потом спросила у стоявшей рядом Вань Юэ:
— Раньше письма от хоу‑е доходили за сколько?
— Максимум за три дня.
— А это?
— Почти восемь.
Чу Юй постучала пальцами по столу, перевернула лист, поднесла к лицу и вдохнула аромат. Бумага пахла лёгкими цветами. Таким запахом пропитывали листы только в Хуацзине, где даже бумажные лавки старались отличаться изысканностью. На севере же всё делали просто: бумага была бумагой, без всяких ухищрений.
Что‑то явно не сходилось. Чу Юй протянула лист Чан Юэ:
— Узнай, какая лавка продаёт бумагу с таким запахом.
Когда служанка ушла, Чу Юй, опершись щекой на ладонь, задумчиво сказала:
— Вань Юэ, тебе не кажется, что всё это… странно?
— Что именно кажется странным, госпожа? — спросила Вань Юэ, мягко разминая ей плечи.
— Этот Гунсунь Лань… Разве он не слишком странный человек?
Она хотела объяснить, но вдруг вспомнила, как недавно он, улыбаясь, произнёс: «А если я скажу, что люблю вас по‑настоящему?» Слова застыли на губах. Чу Юй сдержала их, не решившись продолжить.
В груди у неё шевельнулось давно забытое чувство, как в двенадцать лет, когда впервые появилось нечто, что хотелось скрыть от всех. Тогда это была детская влюблённость в Гу Чушэна, а теперь — странное волнение перед человеком, горячим, как пламя.
Она повернула голову к окну. Снаружи донёсся голос слуги. Вэй Юнь снова пришёл, как и каждый день, в назначенный час. Он принёс букет и почтительно поклонился.
— По дороге увидел, как эти цветы распустились, — сказал он, ставя их в пустую вазу. — Подумал о вас.
Он повернулся, и хотя ширма скрывала лицо, Чу Юй ясно почувствовала, что он улыбается.
— Посмотрите потом, — добавил он тихо.
Она не нашла в себе решимости прогнать его. Высокая фигура за ширмой казалась такой спокойной, что выгонять человека с цветами показалось бы жестокостью.
С тех пор Вэй Юнь каждый день приносил по букету и какие‑нибудь безделушки, купленные наугад. Чу Юй отказывалась, но он неизменно находил способ, чтобы она всё‑таки приняла подарок. Комната постепенно наполнилась мелочами, и даже Цзян Чунь, заглянув как‑то, рассмеялась:
— Если бы я знала, что господин Гунсунь так к тебе расположен, не стала бы упоминать при нём Гу Чушэна.
— Что толку говорить или не говорить? — улыбнулась Чу Юй. — Вы с мамой слишком переживаете. Мне и в доме Вэй живётся спокойно, зачем тревожиться?
— А‑Юй, — Цзян Чунь взяла её за руку и вздохнула, — ты ещё молода, не понимаешь, что значит быть матерью. Это тоже счастье.
Чу Юй опустила взгляд на их сцепленные руки. Быть матерью… Она знала это чувство. Когда‑то она рисковала жизнью, рожая ребёнка, считала его своим светом. Но потом поняла: кроме тебя самой, никто не станет твоим светом — ни муж, ни сын. Только мечта и пылающая кровь могут освещать путь.
И всё же слова Цзян Чунь тронули её. Она вспомнила время, когда носила под сердцем Гу Яньцина, — тогда она тоже была счастлива. Мысли потекли мягко, как вода. В прошлой жизни она ослепла душой и прожила её напрасно. А теперь… может быть, если встретит достойного человека, сможет жить, как обычная женщина, растить детей, любить?
— Ты права, — тихо сказала она. — Только не о Гу Чушэне.
С тем человеком она уже прожила целую жизнь, и хватит.
Цзян Чунь задумалась, потом осторожно спросила:
— А Гунсунь Лань?
Чу Юй промолчала. Увидев, что возражений нет, Цзян Чунь продолжила:
— Пусть его происхождение не слишком знатно, зато человек он честный, да и седьмой сын поддержит его…
— Посмотрим, — ответила Чу Юй, глядя на лист с ароматом Хуацзина. В душе её шевельнулось беспокойство.
— Всё равно это твоя жизнь, — вздохнула Цзян Чунь, а потом вспомнила: — Кстати, Гу Чушэн всё просит о встрече…
— Откажи.
— Господин Гунсунь уже отказал, — улыбнулась она. — Так что всё по твоей воле.
