Когда Вэй Юнь дочитал, голос его осип, но он не заплакал. Он бросил свиток в жаровню, дождался, пока тот обратится в пепел, и громко крикнул:
— Поднять гробы!
Голос его прозвучал, как боевой клич на поле сражения.
Гробы заскрипели, поднимаясь. Вэй Юнь взял в руки лампу вечного света и повёл процессию к воротам.
Чу Юй поднялась, поддержала безутешную Лю Сюэян, за ними пошли малые госпожи с детьми. Длинная похоронная вереница заполнила всю улицу. Люди плакали, кричали, звали:
— Генерал Вэй!
Кого именно звали, никто не знал, ведь в каждом гробу лежал генерал Вэй.
Белые бумажные деньги кружились в воздухе, чиновники и народ шли следом. Процессия вышла из Хуацзина, поднялась в горы, к родовому кладбищу.
Рана на ноге Вэй Юня болела, но он не показывал вида. Он стоял у могил, пока всех не предали земле.
Смотреть в последний раз — самое жестокое испытание, но он оставался спокоен, словно неподвижный камень среди бури.
Если ты не можешь идти — опирайся на него; если не знаешь пути — ищи его взглядом. Он был опорой дома Вэй.
Мелкий дождь моросил, люди приходили и уходили, а он стоял, глядя, как родные один за другим исчезают под землёй.
Последним похоронили Вэй Цзюня.
Чу Юй стояла рядом, смотрела, как открывают гроб. Тело было сохранено. Лишь бледность лица выдавала смерть. Он лежал спокойно, будто спал, с лёгкой улыбкой на губах.
Он всегда был мягок, всегда улыбался. Даже теперь казалось, что он улыбается.
Чу Юй долго смотрела на него, мужа, которого видела всего дважды. Первый раз, когда обещала ему жизнь, второй — когда он уже окончил свою.
Она боялась забыть его простое, неяркое, но родное лицо. Девять лет он ждал её, пока она повзрослеет, и теперь не должен остаться без памяти.
Может, она не любила его, но долг жены исполнит.
— Невестка, пора закрывать гроб, — хрипло сказал Вэй Юнь.
Чу Юй очнулась, кивнула и тихо ответила:
— Хорошо.
Они вдвоём оставались единственными, кто держались. Когда всё было завершено, они повели плачущих женщин и детей обратно.
К подножию горы плач стих, у ворот дома и вовсе умолк. Никто не плачет вечно. Раны, выставленные на свет, заживают быстрее. Страшнее те, что прячут в тени. Они гноятся и болят без конца.
По возвращению домой все были изнурены. Чу Юй велела приготовить ужин и собрать семью за столом.
Пустота в зале резала сердце. Она оставила места для ушедших и налила вина.
— Это «девичье красное», что отец закопал при моём рождении, — сказала она с улыбкой. — Пятнадцать лет прошло. Почти всё выпили на моей свадьбе, но два лучших кувшина я сберегла. Сегодня они ваши.
Она подняла чашу:
— Сегодня пьём до дна. После этой ночи всё останется позади.
«Ты и я — каждый пойдёт своей дорогой», — не сказала, но все поняли.
Молчание длилось недолго. Яо Цзюэ вскочила:
— Пить! Допьём, и завтра будет завтра!
Она залпом осушила чашу, воскликнула:
— Хорошее вино!
Смех и разговоры оживили зал. Казалось, это не поминки, а обычный семейный вечер после возвращения мужей с войны.
Беременная Ван Лань не пила, только улыбалась. Яо Цзюэ, самая шумная, быстро опьянела и начала тянуть всех за руки, заставляя пить. Чжан Хань смеялась вместе с ней, болтая вперемешку.
— Наш четвёртый брат, хоть и без пальца, стрелял так метко, что мог попасть монетой в дерево за сто шагов!
— А мой муж… — хихикнула Чжан Хань, — на празднике фонарей десятерых хулиганов веером в озеро отправил!
Цзян Чунь, услышав похвалы чужим мужьям, не выдержала и тоже стала хвалить своего.
Чу Юй и Се Цзю сидели в стороне, пили медленно. Обе знали меру, но в эту ночь позволили себе забыться.
Се Цзю, порозовев, взглянула на Чу Юй:
— Иногда мне кажется, мы с тобой похожи. Но потом понимаю, что нет. У тебя сердце ещё горячее, ты всё ещё ребёнок.
— А ты думаешь, сама не такая? — тихо усмехнулась Чу Юй.
Се Цзю не ответила, только обернулась к служанке:
— Принеси цинь. Раньше А‑Я любил слушать, как я играю. Хоть он и из воинского рода, а был утончённее любого учёного. Сегодня сыграю для него в последний раз.
Она села посреди зала и провела пальцами по струнам. Зазвучала мягкая мелодия, тихая, как лунный свет.
Когда зазвучала музыка, все смолкли, потом тихо подхватили напев. Молодые, прекрасные, они пели, и Чу Юй вдруг почувствовала, как сжимается сердце. Она вышла во двор с чашей в руке.
Там сидел Вэй Юнь, глядя на луну.
— Почему не спишь, седьмой? — спросила она, садясь рядом.
Он устало улыбнулся:
— Раньше я часто слушал эти песни. Тогда казалось, что всё, ради чего я сражаюсь, — ради того, чтобы дома звучали такие голоса, чтобы женщины смеялись и спорили о румянах. А сегодня слушаю и думаю…
Он замолчал.
— Думаешь что? — спросила Чу Юй.
— Что я не смог их защитить, — тихо сказал он. — Невестка, я, наверное, слишком бесполезен?
Чу Юй допила вино, встала и сняла белую ленту. Её волосы рассыпались по плечам. Она подошла к стойке с оружием, сняла копьё и провела ладонью по древку.
— Мать хотела, чтобы я училась танцам, пению, письму, — сказала она. — Но я ничего не умела, кроме этого копья.
Она подняла взгляд:
— Ничем иным не могу тебя утешить, так позволь, станцую для тебя.
