Чу Юй села напротив и улыбнулась:
— Так усердно? Я ведь не проверяю книги, зачем такая спешка?
— Делать нечего, — ответила та.
Повозка тронулась. Цзян Чунь отложила счётные записи и с тревогой спросила:
— Слышала, в саду твоя сестра опять тебя задела?
— А? — Чу Юй удивилась. — Так быстро разнеслось?
Потом усмехнулась:
— Женские пересуды и вправду быстрее военных вестей.
— Ты в порядке? — Цзян Чунь нахмурилась. — Твоя сестра, похоже, не из тех, кто уступает.
— Пустяки, — Чу Юй облокотилась на столик, чуть наклонилась и мягко сказала: — Сначала я, признаться, рассердилась, но потом Маленький Седьмой за меня вступился — и всё прошло.
— А то, что говорят… — Цзян Чунь осторожно замялась.
Чу Юй взглянула на неё спокойно:
— Каждый в юности кого‑то любит. В этом нет ничего постыдного.
При этих словах Вэй Юнь поднял глаза.
Чу Юй говорила ровно, с тихим достоинством человека, прошедшего через бури:
— Я любила того человека и сделала всё, что могла, не щадя ни жизни, ни сердца. Но если чувства не нашли отклика, я отпустила и не оглядываюсь.
Она чуть улыбнулась:
— И не стыжусь, что люди знают. За свои поступки надо отвечать, в этом нет позора.
Цзян Чунь молчала, потом вздохнула, пересела ближе, взяла Чу Юй за руку и тихо сказала:
— А‑Юй, ты, должно быть, пережила слишком многое.
Чу Юй вздрогнула. Взгляд Цзян Чунь был полон участия, и вдруг в груди поднялась волна давних обид. Двенадцать лет боли и унижения вспыхнули в памяти. Она долго молчала, потом хрипло произнесла:
— Ничего. Всё уже позади.
А впереди хуже не будет.
Когда они вернулись в дом Вэй, каждый разошёлся по своим покоям. Комнаты Чу Юй и Вэй Юня находились на юго‑восточной стороне. Дойдя до развилки, Чу Юй заметила, что Вэй Юнь всё ещё идёт за ней, и удивилась:
— Зачем ты следуешь за мной?
Он не ответил сразу, лишь смотрел на неё, будто хотел сказать многое, но не находил слов. Наконец он тихо произнёс:
— Невестка, больше никто не посмеет тебя обижать.
Чу Юй не ожидала, что он шёл за ней только ради этой фразы. В его взгляде не было ни тени той уверенности, что он показывал на людях; напротив, вся броня спала, и проступила мягкость, почти детская.
В его чёрно‑белых глазах отражалось её лицо. Он серьёзно сказал:
— Когда я видел тебя рядом с Чу Цзинь, подумал, она умеет плакать и говорить красиво, а ты, наверное, в доме часто терпела обиды.
Он говорил всё тише:
— Ты всегда стараешься защитить других, глотаешь слёзы вместе с кровью, не позволяешь себе ни плакать, ни жаловаться. Все привыкли считать тебя сильной, будто тебе всё нипочём, будто ты не знаешь ни боли, ни грусти. Иногда и я так думал. А дома, наверное, и родители, и братья думали то же?
Чу Юй молчала. Да, как он сказал, плачущему ребёнку достаётся сладость, а в их доме больше жалели Чу Цзинь. Теперь эти мелкие обиды казались ей ничтожными; она пережила куда большее. И всё же, разве мелкое не боль? Оно годами копится в сердце, тихо, незаметно, а стоит коснуться — и поднимается горькая волна.
Вэй Юнь продолжил:
— А ведь ты почти ровесница мне. Кровь у всех течёт одинаково, слёзы у всех солёные. Почему кто‑то должен держаться крепче других? Я был неправ, должен был защищать тебя, а не опираться на тебя.
Он улыбнулся, но в его голосе звучала нежность:
— Вторая госпожа права: раньше тебе, наверное, было очень тяжело.
Да, тяжело.
Чу Юй не смела поднять взгляд. Казалось, будто кто‑то обнажил её душу, выставив наружу всё, что она прятала.
Она молчала, слушая, как он тихо говорит:
— Но теперь всё иначе. Ты в доме Вэй. Пусть старшего брата нет, но я есть. Я не позволю тебе, второй госпоже, маме, никому из вас, терпеть боль.
Он положил ладонь себе на грудь:
— Я рядом. Всегда.
Чу Юй опустила голову. Она долго молчала, потом медленно подняла лицо. Лёгкий ветер тронул её волосы, в глазах блеснула влага, и она улыбнулась:
— Маленький седьмой, что бы ни случилось, есть одно, о чём я никогда не жалела.
— О чём же?
— О том, что я вышла замуж в дом Вэй и встретила вас.
