— Но ты видела его всего раз, — хрипло напомнил Гу Чушэн. — И вскоре он погиб.
— Пусть лишь раз, — ответила она с лёгкой улыбкой, — но в каждом его движении было уважение. Господин Гу относился ко мне просто по‑доброму, как к любой женщине. А шицзы, как к драгоценности. Даже на войне, среди сражений, он не забывал писать мне. Я восхищалась его доблестью. Он пал на поле, но живёт в моём сердце.
Гу Чушэн не смог вымолвить ни слова. Всё тело его дрожало от боли.
Почему так больно? Зачем он вернулся в эту жизнь, чтобы услышать, что её любовь к нему всегда была лишь самообманом? Разве он не знал?
Знал. Но обманывал себя. Все эти годы он понимал, как она восхищалась героем, а не им, человеком, прячущимся в тени, играющим в политику. Если она тянулась к солнцу, то он был лунной тенью.
Она ошиблась в человеке, но была упряма, и потому её заблуждение длилось шесть лет.
Через шесть лет она устала и захотела развода.
Он помнил тот день.
Гу Чушэн ждал, зная, что её любовь, как воздушный замок, однажды рассеется. Он знал, что она проснётся и увидит правду, но ничего не мог изменить. Он лишь кружил в этой муке, не находя выхода.
Сколько раз он твердил себе, что ненавидит её, что презирает. Гу Чушэн повторял это, пока не поверил. А когда она умерла, он больше не смог произнести ни одного злого слова. Лишь тогда он осмелился разжать ладонь и взглянуть в своё сердце.
Но зачем ей теперь говорить ему всё это?
Зачем судьба, позволив умереть с мечтой, вновь вернула его, чтобы растерзать?
Он смотрел в её ясные, спокойные глаза и не находил слов.
Чу Юй, видя его молчание и слёзы, тихо вздохнула:
— За ту юношескую дерзость прошу прощения. Небо высоко, море широко, жизнь трудна. У господина есть талант управлять страной и устремления, что касаются облаков. Пусть же вы прославите Великий Чу, защитите его народ и принесёте процветание.
Она подняла взгляд и тихо добавила:
— Да будет мирен расцвет державы.
— Нет! — Гу Чушэн резко вскрикнул. Он смотрел ей прямо в глаза, как ребёнок, и, стиснув зубы, повторил: — Нет!
Почему он должен исполнять её волю? Почему она уходит так спокойно, ещё и указывает ему путь? Кто она ему теперь, чтобы распоряжаться?
Он словно вновь оказался в тех давних спорах, когда она осуждала его мелочность и равнодушие к общему делу. Тогда он злился, ненавидел, что она спорит ради других. Он ждал, что и сейчас она вспыхнет и упрекнёт его.
Но Чу Юй лишь на миг удивилась, потом кивнула:
— Верно. Это выбор господина. Я лишь сказала, не стоит принимать близко к сердцу.
Она поднялась.
— Если больше нет дел, я откланяюсь.
Гу Чушэн остолбенел. Когда она уже подходила к двери, он хрипло спросил:
— Почему ты не ругаешь меня?
Она обернулась и слегка нахмурилась:
— У каждого свой путь. Что мне до вашего? Зачем же ругать?
— Значит, — он смотрел на неё пустым взглядом, — ты больше не любишь меня. Между нами ничего нет. И потому — добр я или зол — тебе всё равно?
— Может, не совсем, — тихо ответила она, с лёгкой улыбкой. — Если господин Гу станет злодеем, убить вас будет непросто.
— Убить меня? — Гу Чушэн рассмеялся, опираясь на меч у ложа. Он вынул его и повернул рукоять к ней: — Так убей.
Чу Юй нахмурилась. Он смотрел на направленный в себя клинок и смеялся громко, почти безумно:
— Ну же, убей меня!
— Ты ещё не сделал ничего дурного, — спокойно сказала она. — Зачем убивать? Если сделаешь — я не дрогну. А если не я, найдётся другой.
Она улыбнулась, и в её голосе прозвучала тень нежности:
— Если ты когда‑нибудь погубишь страну, наш маленький седьмой Вэй, со своим нравом, первым поднимет на тебя меч.
