Она коснулась его лица. Его ресницы дрогнули, будто он хотел отстраниться, но остался, как в тот первый вечер, позволив ей провести ладонью по щеке.
— Ты никогда не сможешь уйти от меня, — прошептала она. — Где бы ты ни был, слушай только меня, будь рядом только со мной, думай только обо мне.
Её тонкие плечи дрожали, глаза сияли чистотой.
— Если ты снова так поступишь, я отпущу тебя, — добавила она. — Отпущу из дворца, на волю.
Лицо юноши побелело то ли от потери крови, то ли от этих слов, холодных, как ледяная вода. С той ночи, когда она впервые коснулась его щеки, его жизнь изменилась навсегда. Он уже решил, если умрёт, то только рядом с ней.
— Понимаешь ли ты, что сделал? — голос Лу Нянь дрожал от гнева и страха. Она не знала, что сильнее — обида, тревога или ужас перед мыслью, что могла его потерять.
Юноша выпрямился, дождевые капли стекали по подбородку, он опустился на одно колено:
— Виноват…
Он впервые принял перед ней такую позу.
Сердце Лу Нянь смягчилось. Она всегда слушала советы своей покойной матери относиться к нему как к своему, беречь и защищать.
— Позови придворного лекаря Чжана, — велела она Тиин.
Ночь в тёплом дворце прошла без сна. Лишь под утро, убедившись, что опасности нет, Лу Нянь, едва держась на ногах, вернулась в спальню.
Он был молод, тело крепкое, и вскоре пошёл на поправку.
Она хотела было обидеться и держать дистанцию, но не смогла. Детская натура быстро забывает. Лу Нянь снова стала весёлой, снова тянулась к нему, как прежде.
Император Дэ вскоре узнал о происшествии и тайно вызвал Цинь Сы. Разговор длился полчаса. Когда юноша вышел, он молчал. Рядом шёл Линь Шаодэ, лицо его оставалось непроницаемым.
— Делай то, что должен, — сказал он, не оборачиваясь. — Помни, кто ты. И не смей думать о другом, если хочешь остаться рядом с ней до конца.
Цинь Сы никогда прежде не задумывался об этом. В лагере жизнь была проста: убивать, тренироваться. С тех пор как он оказался при Лу Нянь, весь его мир сузился до неё одной. Но теперь он ясно понял, что между ними пропасть, которую не перейти.
Он может лишь из тени охранять её. И малейшая ошибка лишит его даже этой возможности.
Лу Нянь тоже начала это чувствовать. Цинь Сы появлялся всё реже. Когда она звала его посмотреть на новый рисунок или сорвать цветок, он не откликался.
Однажды, не выдержав, она выбежала к пруду в императорском саду:
— Если ты не выйдешь, я упаду в воду!
Из тени деревьев выскользнула фигура. Юноша вырос, вытянулся, в чёрной одежде двигался, как ветер, и поймал её на руки.
Она уткнулась лицом в его грудь и тихо сказала:
— Ты больше не слушаешь меня?
— Не смею, — ответил он, опуская взгляд.
— Тогда почему не играешь со мной, как раньше? — в её голосе звучала детская обида.
Он молчал. Девочка в его объятиях была хрупкой и тёплой, совсем иной, чем он сам.
Он уже начинал понимать, что значит быть мужчиной, но для него подобные мысли были кощунством. Его удел — быть мечом в её тени, охранять её жизнь.
Он осторожно поставил её на землю и исчез, растворившись в темноте.
Лу Нянь топнула ногой, но ничего не могла поделать с его упрямством.
Зима прошла. На следующий год она стала посещать занятия в императорской библиотеке. Среди многочисленных детей правителя она терялась, ничем не выделяясь.
Лишь седьмая принцесса Чанъи, ровесница Лу Нянь, тоже рождённая от рано умершей наложницы, была ей близка. Девочки часто шептались, делясь тайнами.
— Когда вырастем, нас выдадут замуж, — рассуждала Чанъи. — Отец выберет нам мужей, и мы покинем дворец.
— Зачем уходить? — удивилась Лу Нянь. — Здесь ведь хорошо.
— Потому что во дворце нет мужчин, — просто ответила подруга.
— Как же нет? — возразила Лу Нянь. — Есть же Фукан, и у отца слуги: Сяо Шуньцзы, Сяо Маоцзы…
— Нет, — Чанъи понизила голос и шепнула ей на ухо: — У них нет того самого. Они другие.
— Чего — того самого? — не поняла Лу Нянь.
— Ну… того, чем… — Чанъи замялась, сама толком не зная, — чем ходят в уборную.
Обе были ещё малы, до уроков наставниц о таких вещах им было далеко. Матерей у них не было, а холодная и сдержанная Императрица почти не разговаривала с ними.
Лу Нянь долго думала над услышанным. Вечером, закончив прописывать иероглифы, она заметила, что чернила кончились. Не желая звать служанку, Лу Нянь привычно позвала:
— Сы‑сы.
Она хотела, чтобы он помог растереть тушь. За годы рядом с ней он научился многому, даже этим мелочам.
Он появился тихо, как всегда. В узких рукавах чёрной одежды, высокий, стройный, он молча растирал тушь, сосредоточенный, с чётким профилем и уже обозначившейся линией кадыка.
Лу Нянь смотрела на него и думала, что он не похож на других. Он — мужчина, не такой, как женщины и девочки во дворце. Но и не похож на евнухов, с которыми она привыкла общаться.
В нём было что-то иное, неуловимое.
Он чувствовал её взгляд, и уши его вспыхнули жаром, но он продолжал работать, не поднимая глаз. Обычно всё было наоборот. Он наблюдал за ней из тени.
Лу Нянь вспомнила слова Чанъи. Ей было трудно понять, но вскоре она отмахнулась от непонятных мыслей и заговорила о другом:
— Сегодня я услышала, что когда мы вырастем, нас выдадут замуж. Тогда я возьму тебя с собой.
Она улыбнулась, глаза её засияли.
— Говорят, за стенами дворца много вкусного и забавного. Мы всё попробуем вместе.
Он молча опустил взгляд, продолжая растирать тушь.
Она выйдет замуж, станет женой другого. А его путь рядом с ней закончится.
Весна сменилась зимой, и юная принцесса, словно первый бутон лотоса, начала раскрываться. Ещё не женщина, но уже прекрасна до боли.
