Вдруг, словно далёкий гром, донеслись сухие, звенящие удары. Двадцать клинков царапали землю, приближаясь. То были пехотинцы Чжуньяня со своими длинными чёрными железными саблями. В бегу они волокли их боком по земле, и в темноте клинка не видно, только искры сыплются, будто стайка «блуждающих духов». Так и называли этот приём: «гуй то»1. Поднять такую тяжесть над головой можно было лишь обладая звериной силой; зато если, разогнавшись, резко взметнуть волочащийся клинок вверх по диагонали, удар получался стремительный и сокрушительный: враг падал, словно скошенные колосья. Даже крепкая северная лошадь могла пасть от одного такого взмаха. Сабли восточных воинов, хоть и были длиной в человеческую руку и тоже немало весили, рядом с «гуй туо» выглядели детскими игрушками.
Гул скрежещущих клинков по каменному полу становился всё ближе, звук был прямым и резким, как натянутая струна, и стремительным, как удар молнии, и вот уже оказался рядом. Воины противника опасались наткнуться на засаду и решили полагаться на чудовищную мощь своих огромных мечей, чтобы прорубить тридцать две тяжёлые створки ширм и вступить в бой лицом к лицу.
Всегда тихий и сдержанный юноша теперь стоял окровавленный, с пятнами засохшей крови на висках и у глаз. Он решительно поднялся, опираясь на клинок. На фоне горящего города он был похож на чёрную тень, и лишь в его руках сверкал доставшийся от отца старый боевой меч, сияя в пламени, словно только что вынутый из раскалённого горна, источая жар и ослепительный свет.
— Те, кто жаждут славы, кто не хочет делить судьбу с товарищами, — сказал он, сделав паузу, а затем его голос, словно знамя на ураганном ветру, поднялся высоко: — Пусть узнают от ваших клинков, какой конец ждёт их на поле боя!
Загнанные в тупик подростки вдруг ощутили в груди взрыв неукротимой ярости и, взвыв, как дикие звери, бросились всем телом в покосившиеся створки. Тридцать две ширмы, когда-то украшенные самоцветами и золотыми узорами, давно превратившиеся в изломанные обломки, под их отчаянным напором рухнули вперёд с громом и треском.
Искусство владения огромным мечом заключалось лишь в тяжести и скорости удара: никакой гибкости, никаких изысков, всё держалось на грубой силе и безоглядной отваге. Когда воин разгонялся, он мчался к цели, как выпущенная стрела, и остановить его было невозможно. Если они вдруг замечали опасность, то времени отступить уже не оставалось.
Ширмы, тяжёлые, как стена, обрушились прямо на противников. Семь-восемь воинов оказались сбиты с ног, а один из них сломал рёбра, придавленный собственным оружием.
Юные бойцы Востока с криками рванулись вперёд.
Хотя удары огромных мечей были неотразимы, тесное пространство павильона мешало развернуться. Первый замах не задел никого, а новые удары становились медленными и неповоротливыми. Двадцать подростков, ещё не окрепших, но сохранивших гибкость детства, ловко перекатывались и прыгали в промежутках между тяжёлыми размахами, и каждый раз находили мгновение, чтобы нанести свой ответный удар.
Цзи Чан в ужасе пополз в сторону и прижал к себе девочку. Та, обхватив младенца, не плакала. Она лишь вцепилась зубами в его рукав и сдерживала крик, дрожа так, что маленькие колокольчики в её руках дребезжали и звенели.
На небе всё ещё шёл дождь, и в алом зареве каждая капля казалась кровавой. Казалось, и над облаками пылала другая столица, стекающая кровью, и небеса не выдержали, пролив её на землю. Город гремел от воплей и стонов, от ударов барабанов, от которых дрожали стены и балки. Никто не заметил, что в тёмном павильоне две крошечные горстки людей сцепились насмерть.
Потери врагов перевалили за половину. Из защитников Цзи Чана пали пятеро или шестеро. Воздух пропитался ржавым запахом крови, тела с разодранными ранами валились на камни. Юноши сомкнулись полукругом, заслоняя собой детей, и блеск клинков, как тысячи волн, катился на них, ударяясь о скалы их обороны.
И тут, из груды тел поднялся один воин. Его левый глаз был залит кровью, и бешеный зрачок метался по красному белку, пока не нашёл цель. Он взревел, проволок свой клинок по каменному полу, рассыпав искры, и кинулся прямо в ряды, сметая всё на пути. Никто из защитников не успел его остановить, и он ворвался прямо к Цзи Чану. С лязгом клинок взмыл, и в темноте сверкнула полоса стали, нацеленная в детей. Сила удара была такова, что детские тела разорвало бы изнутри.
Цзи Чан понял, что бежать некуда, и лишь крепко зажмурился, уткнувшись лицом в волосы девочки.
В последнюю секунду сбоку выскочила тень. Человек встал перед ними и принял бешеный удар своей лёгкой саблей. Он стоял неподвижно, словно маленький человек, вставший на пути колесницы, и не отступал.
- *Гуй то (鬼拖 guǐ tuō) — «волочение призрака», метафора стремительного удара. ↩︎
