Если бы все посетители таверны были людьми с чёрными волосами, выходцами с Восточного материка, тогда следовало бы опасаться засады, но среди них сидели и несколько пернатых, и потому соглядатай купца ослабил внимание. В самом деле, привлечь на время парочку низкорожденных простолюдинов или бесприютных кочевников не составляло труда. Они и без того часто смешивались с людским племенем.
— А-Пэнь! Спаси меня! — срывающимся голосом взвизгнул купец, однако и его гигант уже оказался окружён клинками. — Ты обещал, что без посторонних! Неужели твоё слово ничего не стоит?!
Юноша тихо рассмеялся:
— А вы сами явились в одиночку?
И, снова натянув серое покрывало на лицо, он шагнул к пролому в стене и вышел наружу. Обжигающий южный воздух, насыщенный гулом толпы, ударил ему в лицо, будто рой назойливых мошек.
В сезон дождей единственным местом, где Биболу походил на настоящий город, был портовый квартал. Здесь улицы редко затопляло водой, почва была ровной и утрамбованной. Красная глина, веками утаптываемая караванами и куафу, спрессовалась в камень. Пролей на неё ковш масла — и то не впитается.
Он прошёл немного и вдруг услышал позади глухой удар. Обернувшись, он заметил над крышами клубы красной пыли, именно там, где стояла таверна. На тонких губах юноши мелькнула усмешка.
Небо простиралось без края. Солнце конца лета выжгло краски с шумной улицы. На севере уже виднелась пристань Биболу: мачты торговых кораблей торчали над крышами, а в вышине кружили десятки серо-голубых чаек. Юноша свистнул пронзительно, и одна из птиц оторвалась от стаи, и стремительно полетела к нему.
Он протянул руку, не замедляя шага. Хищная птица сложила крылья и камнем рухнула вниз. Лишь в десяти футах от земли она раскрыла их снова и плавно опустилась на его руку. То был «сокол трёх переправ» с изогнутым клювом и блестящими лазурными перьями. Юноша ласково провёл ладонью по жёсткому хвосту, затем нащупал у основания крыла маленький кожаный мешочек, снял его и, тронув запястьем, позволил соколу взлететь на плечо. Так он освободил руки, развернул сумочку и вынул из неё узкий свиток.
И вдруг остановился.
Сокол хрипло вскрикнул, клюнув хозяина.
Морской ветер свистел сквозь переулки, свиток дрожал в руках, а ткань покрывала трепетала. Гул улицы слился с порывами ветра, но сам юноша словно окаменел.
Он медленно сжал бумагу в плотный комок.
Сокол пронзительно закричал и взмыл в небо, потому что его хозяин сорвался с места и понёсся вперёд. Он бежал, не щадя себя, будто хотел оставить тело позади. Свернув с широкой дороги, перемахнул через зловонную канаву и нырнул в лабиринт узких переулков, где под ногами валялись отбросы. Поворот за поворотом, тупики и ответвления, но юноша словно знал их наизусть. После сотни изгибов он оказался у глухого конца улицы и исчез за дверью бедного дома.
Снаружи стоял день, внутри царил мрак. В углу тлела лампада перед идолом с хвостом дракона, божеством людей из Чжуньяня, давая единственный тусклый свет. В ящиках валялись вперемешку специи, душный аромат смешивался с запахом шёлка. Юноша не задержался, мчался наверх, перепрыгивая через связки сыромятной кожи. Одна из тюков раскрылась, и из неё с лязгом высыпались десятки стальных клинков. Некогда подбирать. Он ворвался на третий этаж, распахнул узкое окно и, не колеблясь, перемахнул в соседний дом, стоявший вплотную. Та ветхая постройка тоже оказалась складом. Там хранились доспехи и редкое вино.
Спустившись в подвал, он отодвинул два пустых бочонка, поддел каменную плиту и открыл ступени. Из глубины пробивался свет.
Юноша ринулся в подземный ход и сорвал с головы покрывало. Никогда ещё он не бежал так быстро и так долго. Пот заливал глаза, огоньки фонарей на стенах расплывались радужными пятнами. Чуть меньше четверти часа, и лестница пошла вверх. Он постучал рукоятью в крышку люка, и снаружи её сразу отперли.
— Живо, одежду! — задыхаясь, велел он юноше-ученику с Востока. Тот поклонился и поспешил прочь.
Комната была прохладной. По стенам висели дорогие ткани, на столике стоял чай, у стены высилось серебряное зеркало. Это был тайный покой в богатом ателье. Юноша сбросил мокрую одежду, вытерся и ходил по комнате, как загнанный зверь. Вскоре ученик вернулся, держа его шлем, мундир и сапоги. Он торопливо облачился и, выходя, тихо сказал:
— Передай в лагерь: я еду во дворец.
Ученик молча поклонился и сопроводил его до зала. Подняв занавес, он громко провозгласил:
— Генерал Тан, счастливого пути! Ваш наряд готов, мы доставим его прямо в лагерь.
Подземный ход, длиной всего две ли, вывел его на северо-западную окраину порта, рядом с лагерем пяти тысяч воинов Юйлиня.
Тан Цяньцзы стер пот со лба. Сердце колотилось в ушах, перед глазами темнело.
Он вынул из-за пазухи бумажный свиток. Чернила расплылись от влаги, но строки всё ещё читались:
«Тридцатого дня седьмого месяца скончался император Сю. На третий день восьмого месяца И-ван осадил Тяньци. В полночь пятого числа Сюй-ван прорвал окружение и бежал. Город пал. Род весь вырезан».
То было лето двадцать седьмого года правления Линьтай. На Восточном материке только начинался восьмилетний мятеж И-вана. Сотни тысяч людей, обречённых попасть в списки мёртвых, пока ещё жили своей повседневной суетой, пели, смеялись и плакали, не ведая, что готовит им тьма впереди.
