Лю Чан метнул в сторону Мудань тяжёлый, мрачный взгляд, в котором читалась не столько злость, сколько пресыщенное раздражение. Молча перевёл взгляд на стоявшую перед ним посуду — в тонком позолоченном блюде, накрытом серебряной крышкой, лежали засахаренные вишни, смешанные с творожным кремом. Он медленно взял ложечку, выбрал одну вишню, неторопливо поднёс ко рту и, не глядя на собеседницу, проговорил с ленцой:
— Пока она так сидит и смотрит, никому в зале не до веселья. Тут, кстати, и люди из семьи Хэ присутствуют. Боюсь, завтра старик Хэ припрётся сам, устроит скандал, замучает упрёками. Утомительно всё это.
Принцесса Цинхуа усмехнулась, уголки её губ дрогнули в холодной, пренебрежительной усмешке.
— Вот уж как складно ты говоришь… а на деле — просто пожалел её, как только увидел, как она разыгрывает свою жалобную комедию.
Она махнула рукой, будто отмахиваясь от пустых разговоров, и добавила, уже поднимаясь с места:
— Ладно уж. Если она и правда сейчас разревётся на людях — тебе тоже мало не покажется. Я сама разберусь.
С этими словами она поднялась и величественно направилась к почётному месту, велев юному красавцу в хуфу[1] встать у её ног и разминать ей икры. Сама же, не торопясь, налила себе бокал виноградного вина и, усевшись с ленивым изяществом, не сводила с Мудань тяжёлого, пронизывающего взгляда.
Сися, получив приказ от Лю Чана, поспешно направился к Мудань. Подойдя, он вежливо склонился в поклоне и, приглушив голос, произнес:
— Молодая госпожа, господин велел передать: здесь прохладно, а ваша пифэн[2] слишком лёгкая. Ваше здоровье не крепкое, всё-таки лучше пересесть — вон туда, в тень.
Как будто её можно было позвать — и она придёт, велеть уйти — и она исчезнет. Будто всё, ради чего она пришла сегодня, — это просто борьба за сиденье напротив принцессы Цинхуа. Как дешёвая сцена, как грубая пародия на гордость.
Мудань спокойно улыбнулась, взгляд её оставался светлым, почти бесстрастным.
— Передай господину, — произнесла она ровно, — что это место лучше всего. А если он и вправду заботится о моём здоровье, пусть распорядится поставить мне отдельный столик — здесь.
Сися явно оказался в затруднении, но противиться Мудань не решился. Поклонившись ещё раз, он молча удалился, чтобы передать слова.
Лю Чан выслушал его без малейшего выражения на лице, скучно и равнодушно бросив:
— Раз ей так нравится — пусть сидит.
Тут же, не теряя времени, Сися получил новое распоряжение — и пошел устанавливать для Мудань отдельное сиденье у персикового дерева, с соблюдением всех приличий.
Когда место было готово, Мудань опустила взгляд на стол перед собой. На тонком, узорчатом серебряном подносе с позолоченными оленями лежали хрустящие ху-бин — лепёшки с мясом, приправленные специями в стиле западных торговцев. В серебряной чаше под крышкой — вишни, томлённые в сиропе и смешанные с нежнейшим сыром. Рядом стоял стеклянный бокал с рубиновым вином. И ещё — особое блюдо: тонкий фарфор, на котором ровными завитками были уложены кусочки белого угря — мягкого, почти прозрачного — деликатеса, что при дворе прозвали «снежной дымкой на подушке».
Посуда была изысканна, яства — редкие, отборные. Такой пир считался верхом щедрости и вкуса в те времена. Однако сама Мудань отнюдь не стремилась пробовать всё подряд. Особенно — вишни, вымоченные в сиропе и смешанные с молочным сыром: подобное сочетание, казалось ей странным и отталкивающим.
Заметив, как Юйэр, стоящая рядом, с жадным интересом косится на лакомство, Мудань без особых раздумий взяла серебряную чашу с вишнями и, легко протянув, произнесла:
— Разделите между собой. Ешьте на здоровье.
А затем, увидев, как поблёскивают глаза Сися, молча подвинула ему тарелку с белым угрём.
Сися тут же расцвел в улыбке, сияя от благодарности, и принялся ластиться, проговорив с неуклюжей усердностью:
— Молодая госпожа, если вам не по вкусу эти блюда, позже подадут кое-что особенное — будет и «фэйдао-хуайюй», и тушёная «хуньян-мэйху»…
Мудань знала, что «фэйдао-хуайюй» — это просто нарезанная сырая рыба, закуска, похожая на сашими. Однако «хуньян-мэйху» — это название ей было совсем непонятно. Она приподняла брови и спросила без всякой напускной важности:
— А что это такое, этот хуньян-мэйху? Как его понимать?
Сися, распаляясь, рассказывал так увлечённо, что у него едва слюнки не потекли:
— Это новый способ, говорят, из самого дворца вышел. Сначала берут гуся, ошпаривают, ощипывают, вычищают внутренности. Потом набивают его мясом вперемешку с клейким рисом, приправляют по всем правилам — с пятью вкусами. Затем берут целого барана — тоже ошпаривают, потрошат, и помещают гуся прямо в баранью тушу. Зашивают — и жарят на медленном огне. Когда всё мясо прожарится, разрезают, достают гуся — и подают. Только гусь! Вот так изыск.
Он вдохнул с довольной мечтательностью и добавил, сияя:
— Господин как раз недавно потратил деньги, чтоб достать этот рецепт. Хотел, чтоб гости сегодня первыми попробовали.
Мудань выслушала его, чуть покачав головой, и вздохнула:
— Слишком уж расточительно…
Но внутри, за внешним спокойствием, мысли её шли иначе.
Лю Чан, значит, не жалеет денег на диковинные угощения… Интересно, сколько из них — те самые средства, что когда-то принадлежали семье Хэ? Сколько добра было потихоньку умыкнуто из моего приданого? Нет уж… когда дело дойдёт до развода — не уступлю ни медяка.
Она перевела взгляд на Сися:
— А когда начнутся смотрины цветов?
Тот с готовностью ответил:
— По правилам, только после угощения, как только гости насытятся и вдохновение к ним придёт — тогда и пойдут в сад, любоваться, стихи сочинять.
Принцесса Цинхуа, заметив, что Мудань, похоже, вполне довольна своим положением и вовсе не выглядит униженной, почувствовала укол раздражения. Не сдержавшись, она с силой оттолкнула юного красавца в хуфу, что до сих пор развлекал её, и, скосив глаза на Лю Чана, ядовито заметила:
— Она что, нарочно тебе дерзит? Я-то помню, как раньше она при каждом удобном случае увязывалась за тобой с заплаканными глазами. А теперь вон как — гордая стала. Даже твоих слуг, кажется, к себе переманивает…
Лю Чан ещё не успел ответить, как вдруг вмешалась госпожа Бай. Она говорила спокойно, почти равнодушно, будто между делом, но в её голосе звучала тонкая ирония:
— Может, она просто трусит, не решается подойти. А может, и к лучшему, что не разрыдалась, как в прежние дни. Если бы сейчас разразилась очередная сцена — всем бы только испортила настроение. А так — даже занятно.
С этими словами она подняла кубок и, слегка наклонившись в сторону Цинхуа, произнесла:
— Цинхуа, позволь выпить с тобой.
[1] хуфу (胡服) — «варварское платье»: облегающая одежда кочевников и северных племён, отличающаяся от традиционного ханского покроя. Обычно ассоциируется с экзотикой, смелостью, вольностью и вызывающей красотой.
[2]披风 (пифэн) — накидка, лёгкий плащ или драпированное покрытие, часто из тонкого шёлка, служит как элемент одежды и защиты от холода или ветра.
