Юйхэ нахмурилась, сомнение ясно читалось в её взгляде:
— А если Силан всё наврал? Столько привоев — разве мы сможем их достать? Да и пионы — цветок дорогой, даже если вырастим, ведь не каждый сможет позволить себе такую роскошь. Может, он просто сам в этом году скупил слишком много и теперь хочет, чтобы мы тоже влетели в убыток — тогда, мол, ему на душе станет легче…
Мудань усмехнулась, покачала головой:
— Я же не собираюсь и впрямь всё это скупать, — мягко пояснила она. — Надо лишь сказать, что намерена. Будет ли Цао Ваньжун и вправду бронировать все привои на будущий год или просто пускает пыль в глаза — не важно. Я лишь подолью масла в огонь. Два больших сада, «соревнующихся» за одни и те же привои… вот увидишь, в следующем году цена на пионы поднимется, и немало.
Хотя Фанъюань всё ещё был наполовину задуманным, а не завершённым, Ин`эр и Жун`эр уже полюбили его всей душой. Они переоделись в простые грубые платья, как сама Мудань, и сопровождали её по аллеям и тропинкам, любопытно заглядывая в каждый уголок.
К вечеру они вместе с Чжэн-ниан и другими отправились в поля — прогуляться меж гряд, посмотреть, как ребятишки на межах ловят проворных кузнечиков. Смех, весёлые крики, сияющие глаза — редкое, неподдельное счастье.
А уже ночью, вернувшись, они втроём — Мудань и её племянницы — сели за низкий столик. К ним присоединились тётушка Фэн и Линь, а на закуску была поджаренная в масле хрустящая просовая воробьиха, что прислала Чжоу Баньнянь. С лёгким вином беседа текла до самой полуночи, и это была та безмятежность и свобода, которых в доме, в городской тесноте, им ещё не доводилось вкусить.
На третий день, едва занялась заря, Мудань, как и всегда, отправилась в рассадник — обойти свои драгоценные посадки. Всё шло именно так, как она ожидала: Цзян Чанъян явился.
Он вошёл в сад легко, будто в собственный дом, без малейшей заминки нашёл её, склонившуюся над кустом и внимательно изучающую, как заживают срезы на пионовых ветках.
— Ну как поживает та самая «Шиянь цзинь»? — с улыбкой спросил он, словно специально пришёл только ради этого цветка.
Мудань слегка приподняла уголки губ, но рук не остановила. Лишь небрежно, движением пальцев, указала в сторону:
— Там, вон там. Иди сам посмотри.
Цзян Чанъян на мгновение замолчал за её спиной, затем мягко зашагал в указанном направлении. У навеса он зачерпнул ковшом свежей воды, плеснул на руки, и почти сразу вернулся, шагая теперь быстрее, но бесшумно. Не стал ни перебивать её, ни отвлекать, просто встал рядом, дожидаясь, когда она освободится.
Мудань тоже не обратила на него особого внимания и продолжила обход. Лишь когда прошло добрых полчаса, и все кусты, одно за другим, были осмотрены, она обернулась. Цзян Чанъян всё так же стоял неподалёку, а заметив, что она посмотрела на него, тут же расплылся в улыбке — тёплой, словно утренний солнечный луч в ещё прохладном воздухе.
Рядом терпеливо стояла Юйхэ, и, улучив момент, украдкой подмигнула Мудань, слегка кивнув в сторону Цзян Чанъяна, — мол, посмотри, как он сегодня наряжен.
Мудань, следуя её намёку, скользнула взглядом по его фигуре и невольно отметила: сегодня на нём был новый, цвета нефрита, халат из тонкой ткани; за поясом — ни ножа, ни меча, лишь прозрачный, чистый, как родниковая капля, подвес из резного белого нефрита; на голове — чёрный шёлковый футоу, не новый, но уложенный со вкусом; сапоги «люхэ» — без единого пятнышка. Вид был и впрямь редкий — собранный, аккуратный, почти торжественный.
Поймав её взгляд, Цзян Чанъян чуть заметно улыбнулся, но в той улыбке проскользнула лёгкая неловкость. Он потянулся к подолу, поправил складки и с шутливой откровенностью сказал:
— Этот халат я заказал ещё в конце прошлого года. Цвет, признаться, мне не особенно по душе, но У Сянь уверял, что неплох. Я, правда, в его вкусах не слишком уверен, вот и подумал — надену, пусть вы рассудите.
Мудань с Юйхэ едва удержались, чтобы не расхохотаться. Не любит цвет, но пришёл именно в нём? — да это же явный намёк: жди похвалы.
Сдержав улыбку, Мудань всё же сказала серьёзно, будто и впрямь выносит оценку:
— На самом деле, очень неплохо. Смотрится… живо и свежо.
Цзян Чанъян, не скрывая довольства, вскинул бровь, будто подтверждая её слова безмолвным «ну вот, я же говорил».
Мудань окинула взглядом сад по сторонам — У Саня нигде не было видно.
— А где управляющий У? — спросила она как бы между прочим.
Цзян Чанъян махнул рукой без особой важности:
— Дела у него нашлись, не смог прийти.
Они медленно пошли к выходу из рассадника, и он продолжил:
— Я уже расспросил. У моего приятеля есть ещё такой же садовник. Он готов отдать одного тебе. Я специально выбрал такого, что не болтает лишнего. Что скажешь?
Мудань на миг застыла. Что значит — «такого же»? Сколько же у того приятеля этих садовников? И если можно выбирать, то, выходит, они самые разные — словно товары на прилавке?
Уловив её заминку, Цзян Чанъян, наоборот, будто повеселел и даже заговорил с большей лёгкостью, уговаривая:
— Без жены, без детей, да ещё и старик. Если ты согласишься взять его на пожизненное содержание, он уж точно не станет творить ничего тебе во вред. Главное — переждать эти годы, а там уже своих людей наберёшь и выучишь.
Мудань не удержалась и спросила:
— А можно ли узнать, кто твой друг?
Цзян Чанъян помедлил, будто взвешивая, стоит ли говорить, и наконец ответил:
— Слыхала ли ты когда-нибудь о ване Цзин?
Мудань непонимающе покачала головой:
— Я не слишком осведомлена о таких высоких особах.
Он усмехнулся, но взгляд остался мягким:
— Он вовсе не столь высок, как ты думаешь. Не удивительно, что не знаешь. Среди десятка с лишним сыновей государя он самый неприметный, почти праздный человек. Никакой славы, никакой силы… Поэтому ты и не могла о нём слышать. Этот садовник — из его людей. Ну так что, осмелишься взять?
