На деле же Мудань прекрасно понимала: если судить по вкусу публики, ныне собравшейся на этом пышном пиршестве, то «Юйбаньбай» вряд ли бы оказалась в фаворе. Среди пионов белой гаммы куда более эффектными сочли бы «Юйлоу-дяньцуй» — с его лепестками, будто вышитыми из жемчуга и нефрита, словно отражение башен и балконов в утреннем тумане, — или же пышную, почти шаровидную «Яотай-юлу» с её богатыми венчиками и сладким, чуть пряным ароматом. Но обсуждать это вслух — особенно в присутствии госпожи Бай — было бы неуместно. Слишком тонкая грань.
Госпожа Бай, уловив настроение, едва заметно улыбнулась и, наклонившись чуть ближе, кивком указала на верхний ряд, где Пань Жун уже вовсю щебетал и заискивал перед Цзян Чанъяном:
— Осторожней с этим человеком, — негромко сказала она. — Похоже, кто-то уже положил глаз на твою коллекцию.
Мудань вздрогнула. Значит, вот зачем Пань Жун так старательно выступал в её защиту? Неужто боится, что «Вэйцзы» — тот самый редчайший куст, оставшийся у неё — попадёт в руки принцессы Цинхуа?
Собравшись, она медленно подняла взгляд и с искренностью посмотрела на госпожу Бай:
— Что бы ни побудило вас к этим словам — сочувствие или иная причина — я всё равно благодарна. Но могу сказать точно: эти цветы я не отдам. Ни продать, ни подарить — ни при каких условиях.
Они были её последней опорой, тем, что осталось от прежней жизни. Пока ещё была возможность держаться — она не собиралась расставаться с ними ни за что.
— Раз так, — спокойно произнесла госпожа Бай, — постараюсь уговорить его отказаться от этой затеи. — Она обратила свой взор на Мудань и едва заметно повела рукой, в которой держала изящную круглую веерную опахалку, украшенную лавандовыми орхидеями. Её вздох был едва уловим, но по выражению глаз было ясно, что она всё прекрасно понимает.
Мудань вдруг потеряла всё своё прежнее расположение духа. Что-то неприятное, тревожное защемило в груди. Она чуть пошевелила ногами, затёкшими от долгого сидения на циновке, непривычной для её тела, и опустила взгляд на изящные чашечки, расписанные в цветочных орнаментах, и дорогую еду перед собой. Всё это казалось теперь избыточным, чужим. Она подумала: «В тот день, когда всё наконец закончится, пусть я и не буду жить так роскошно, как сейчас, но зато хотя бы перестану вздрагивать от каждого взгляда и слова. Пусть скромнее — зато спокойнее.»
Вскоре, когда еда и вино были исчерпаны, и лёгкое томление от насыщения повисло в воздухе, наступил момент, ради которого и собирались: пора любоваться цветами.
Лю Чан, откинувшись немного назад, с вежливой улыбкой оглядел гостей:
— Всем известно, — начал он, — что в моём скромном доме растёт несколько кустов пионов, которые, к счастью, иногда бывают достойны вашего взгляда. С каждым годом, в конце весны и начале лета, они, смею надеяться, доставляют вам некоторое развлечение в дни праздного настроения.
Он сделал паузу, сдержанно улыбнулся и продолжил:
— Однако в этом году — случай особый. Недавно мне удалось достать редчайший экземпляр: «Юйбаньбай». Эта красавица, словно по воле Небес, проявила необычное свойство — зацвела позже срока и, что удивительнее всего, на одной и той же ветви распустились цветы с разной формой лепестков.
Произнесши свою речь, Лю Чан не спешил немедленно снять с цветка покрывало из тончайшего зелёного шёлка. Он лишь улыбнулся, переводя взгляд по лицам гостей, словно с наслаждением слушая череду вежливых поздравлений и восторженных отзывов. Лишь когда все изрекли положенное, он медленно поднялся, намереваясь лично совершить торжественное «открытие».
Но не успел он сделать и шага, как принцесса Цинхуа, лукаво улыбаясь, прижала к губам расписной веер, преграждая ему путь:
— Цзышу, — её голос звенел мягким колоколом, — позволишь ли мне первой насладиться этим зрелищем?
Намёк был ясен: она намеревалась собственноручно снять покрывало с пиона, стать той, кто первым «откроет» цветок. Мудань хмуро подумала: «Пустяки. Всё равно что у нас — ленточку на открытии перерезать. Всегда зовут какого-нибудь чиновника или знаменитость. А у этой женщины и вовсе — царственная привычка быть первой и блистать. Лю Чан раз уж взялся её возвышать, пусть терпит.»
Кто бы мог подумать, но Лю Чан, лишь услышав предложение принцесс, вдруг громко рассмеялся, с виду беззаботно, но с ноткой холодной насмешки:
— Все пришедшие сегодня — мои гости. Если я позволю вашему высочеству первой полюбоваться цветком, разве это не будет проявлением пренебрежения к остальным? В следующий раз, боюсь, и вовсе никто не захочет ко мне заглянуть.
С этими словами он обошёл её и сам протянул руку к покрывалу из тонкой зелёной кисеи, не оставив ей и шанса первенствовать в этом символичном жесте.
принцесса Цинхуа захихикала, но в смехе звенела явная досада:
— Ах ты… такой уж ты человек — надменный, самоуверенный, в сердце и в глазах твоих не сыскать никого, кроме самого себя!
Произнеся это, она вдруг резко обернулась и метнула в сторону Мудань яростный, колючий взгляд. Та даже опешила, не поняв, за что ей досталась эта немилость — по правде говоря, всё происходящее казалось ей какой-то игрой без правил. Что с ней? Не в себе, что ли?.. — подумала Мудань с недоумением.
Тем временем гости один за другим поднялись со своих мест и гурьбой направились к цветам. Одни шли любоваться новой “диковинной” юйбаньбай, другие — к вынесенным из сада горшкам с пышными, яркими пионами, что прежде украшали внутренний двор госпожи Мудань.
Сама же Мудань без спешки двинулась следом, шаг в шаг за госпожой Бай, сохраняя ровную осанку. И, будто невзначай, перевела взгляд на Юйхэ, легко, без слов, подала ей знак глазами. Та, поняв всё без слов, молча покинула пиршественный круг.
Когда гости один за другим начали читать стихи в честь пионов, в воздухе воцарилась торжественная тишина, изредка прерываемая сдержанным одобрением или восторженным шёпотом. Кто-то уже давно подготовил свои строки, кто-то сочинял на ходу, но каждый стремился оставить след в памяти — или хотя бы не ударить в грязь лицом.
Мудань же оставалась неподвижна. Ни стремления блеснуть, ни желания угождать. Сочинять она не умела, а выдавать чужие строки за свои, чтобы снискать славу «одарённой госпожи», казалось ей не только унизительным, но и попросту жалким.
В это мгновение она заметила: Ли Син уже незаметно покинул пир. Решение возникло мгновенно. Ловко улучив момент, когда все были погружены в размышления, она бесшумно поднялась, бросив короткий взгляд на тётушку Линь и Юйхэ. Те сразу поняли и, не задавая лишних вопросов, последовали за ней.
Она ступала легко, почти невесомо, словно растворяясь среди цветущих ветвей. Но ни один её шаг не укрылся от пристального взора принцессы Цинхуа. Та, будто и не смотрела вовсе, однако внутренне не упускала ни малейшего движения Мудань. Увидев, как та покидает пиршество, принцесс лишь слегка наклонила подбородок — знак, мгновенно понятый одной из её служанок. Та склонилась и исчезла следом, не произнеся ни звука.
Тем временем Пань Жун, наблюдая за происходящим с ленивым интересом, хмыкнул и потянул за рукав стоящего рядом Цзян Чанъяна. Тот сначала мельком окинул взглядом пиршественную толпу, где над бумажными веерами склонились в размышления гости, и лишь затем — молча, не задавая вопросов — пошёл следом.
