Но спросить — она не могла. Осталось только подойти ближе, взять её ладонь в свои и мягко сказать:
— А`Синь, он пьян. Мужчины в хмелю всегда таковы. Я видела и похуже — поверь, он ещё вёл себя довольно сдержанно. Не стоит сердиться.
— Верно, — поспешно подхватила У Си Лянь. — Мой отец и братья, как напьются, и не то ещё вытворяют.
Мудань с лёгкой улыбкой заметила:
— Вот именно. Утром ты, нарочно, уходя, не позвала его — и только теперь он решился тебе об этом сказать. Значит, ещё умеет сдерживаться. К тому же, пел для тебя — и пел, надо признать, неплохо. Никогда бы не подумала, что у него может быть такой голос.
Госпожа Бай тихо, почти устало вздохнула, на губах мелькнула горькая усмешка. Она поднялась, собираясь уходить:
— Не бери в голову. Дань`эр, спасибо тебе за сегодняшнее угощение и радушие.
— А может, — предложила Мудань, — ты с А`Цзинем останетесь сегодня ночевать в Фанъюане? Пусть они возвращаются сами, а вы завтра утром спокойно поедете обратно.
У Си Лянь на миг даже загорелась этой мыслью, но госпожа Бай покачала головой и твёрдо ответила:
— Нет. Раз он пьян, я должна присмотреть за ним. Не могу оставить его на попечение Чанфэна.
Мудань хотела было ещё что-то сказать, но госпожа Бай мягко улыбнулась:
— Дань`эр, не тревожься за меня. Ничего страшного не случилось.
Ночью не было луны, и за стенами Фанъюаня раскинулась сплошная, густая тьма. По приказу Мудань зажгли с десяток факелов и передали людям У Сяня, чтобы те освещали путь.
Пань Жун был пьян до беспамятства, о верховой езде не могло быть и речи. Его усадили в крытыц паланкин, который четырьмя ровными шагами несли молодые слуги. После прежних его раскатистых, полных страсти возгласов «А`Синь!», теперь не раздавалось ни звука — он сидел, сжавшись в глубине носилок, тихий и неподвижный, словно провалился в забытьё.
Госпожа Бай, сдержанно нахмурившись, подошла к нему. Но, увидев, в каком он виде, не изменила выражения лица — лишь велела Цянь Юй принести тёплую накидку и укрыть его.
В неровном свете факелов Мудань заметила, как ресницы Пань Жуна едва заметно дрогнули, и он приоткрыл глаза, узкой щёлкой взглянув на госпожу Бай. В этом взгляде было и усталое оцепенение, и какая-то тихая беззащитность. Почувствовав на себе взгляд Мудань, он медленно, почти безразлично перевёл глаза на неё, а затем вновь опустил веки, словно возвращаясь в темноту.
Что же всё-таки происходит между этой четой? — недоумевала Мудань, глядя то на госпожу Бай, чьё лицо на коне было холодным и непроницаемым, то на Пань Жуна, который, устроившись в носилках, притворялся спящим.
По виду Пань Жуна нельзя было сказать, что он безразличен к своей жене; и госпожа Бай вовсе не походила на женщину, не способную ценить чувства. Но почему же всё дошло до такого? Он — мрачен и недоволен, она — не менее. И при этом их узы крепки, как верёвка, стянувшая их намертво.
Цзян Чанъян, подъехав верхом, окликнул громко:
— Госпожа Хэ, возвращайтесь. Здесь я, всё будет в порядке.
А затем, пригнувшись чуть ближе, так, чтобы слышала только она, тихо добавил:
— Ночь глубокая, роса тяжела, ветер холоден. Идите внутрь.
Не дожидаясь её ответа, он пришпорил коня и поехал вперёд, громко приказывая:
— Держите факелы выше! Осторожнее с господином! — и, обернувшись к носильщикам, сурово добавил: — Носилки несите ровно, не трясите.
Ночь прошла без происшествий. На следующее утро, едва занялась заря, Цянь Юй, сидя верхом, приехала в Фанъюань попрощаться от имени госпожи Бай и У Си Лянь:
— Наш наследный господин прошлой ночью простудился, — сказала она, — и не может оставаться здесь дольше, уже отправился в город. Госпожа не смогла лично прийти проститься и велела мне передать вам, госпожа Хэ, её извинения.
Мудань поспешно ответила:
— Не стоит церемоний. Ваш господин простудился уже в дороге или ещё здесь? Это серьёзно? Как чувствует себя госпожа?
Цянь Юй вздохнула, выдавив на лице натянутую улыбку:
— Не тревожьтесь, ничего опасного. Наш господин и раньше иногда хворал, но обычно к госпоже относится с почтением. Просто эти два дня у него характер выдался особенно странным. Пара дней пройдёт — и всё наладится.
Она помедлила, затем с оттенком беспокойства прибавила:
— Госпожа Хэ, если у вас найдётся время, приходите почаще к нашей госпоже, поговорите с ней, пригласите её к себе. Можно? Вчера, судя по всему, она у вас и впрямь развлеклась и выглядела довольной.
Мудань, разумеется, охотно согласилась:
— Само собой. И ты, пожалуйста, передай моей от меня вашей госпоже и госпоже У Си Лянь, чтобы, когда будет свободное время, непременно приходили ко мне. Я всегда им рада.
Цянь Юй обрадованно закивала:
— Обязательно передам слово в слово.
Прошло несколько дней. За это время Чанъян так и не появился в Фанъюане, да и вестей от него не было. Мудань с утра до ночи была в делах: днём не успевала перевести дух, а ночью, едва коснувшись подушки, проваливалась в сон, так что дни промелькнули удивительно быстро.
Вскоре подошло время возвращаться в город. Перед отъездом Мудань сочла нужным ещё раз зайти в питомник и обстоятельно переговорить с мастером Ли, поручив ему с особым вниманием приглядывать за садом. Но большая часть его жестов для неё оставалась загадкой, и разговор продвигался с трудом. Она попробовала перейти на письменное объяснение, однако, стоило мастеру Ли взглянуть на её иероглифы, как он только покачал головой — читать он не умел.
Мудань, доведённая до отчаяния, чуть ли не рвала на себе волосы от бессилия, и в конце концов решила оставить Юйхэ в Фанъюане — присматривать за садом и передавать ей вести.
Проезжая мимо загородного поместья семьи Цзян, Мудань не удержалась и обернулась. И тут же заметила перемену — вокруг было уже не так тихо и безмятежно, как прежде. Сквозь ветви ив виднелись привязанные к стволам лошади, и то тут, то там мелькали фигуры людей, входящих и выходящих со двора.
Ин`эр и Жун`эр, переглянувшись, с любопытством вполголоса спросили у тётушки Фэн:
— Тётушка, это и есть поместье семьи Цзян?
Тётушка Фэн уже раскрыла рот, чтобы ответить, но в этот момент издалека донёсся громкий окрик:
— Второй господин, ехать бы вам помедленнее! Этот вороной — не простая лошадь, шутить с новичками не любит!
В ответ раздался резкий, надменный голос:
— Пёс ты этакий! Я верхом сижу — мне и решать, как скакать!
За словами последовал гулкий перестук копыт, быстро нарастающий. С боковой дороги, ведущей от поместья, вылетели трое всадников. Они, не сбавляя хода, вывернули на большой тракт и понеслись прямо в сторону Мудань и её спутников.
Впереди скакал тот самый вороной жеребец Чанъяна — с иссиня-фиолетовой, блестящей в солнечном свете шерстью. Но в седле был не он. Лошадью правил юноша лет семнадцати-восемнадцати, в нефритово-зелёном халате с круглыми парчовыми вышивками, с маленькой золотой короной в волосах. Лицо его, тонкое и светлое, словно выточенное из тёплого нефрита, портило одно — резкая, жёсткая тень в выражении глаз и губ, придававшая ему опасный, почти хищный вид.
Мудань тут же жестом велела своим спутникам отойти в сторону, освобождая дорогу.
