На следующее утро, едва Мудань вышла из шатра, её поразило зрелище: Цзян Чанчжун и Сяо Сюэси сидели рядом, ведя оживлённую беседу, и оба — с улыбками, словно между ними и не бывало холодности. Цзян Чанчжун держался гордо и весело, и следа вчерашней мрачности в нём не осталось.
Когда все начали собираться в путь на охоту, Мудань отчётливо услышала, как Сяо Сюэси сказала ему с лёгкой, почти кокетливой улыбкой:
— Господин Цзян, желаю вам сегодня вырваться в лидеры.
— На добром слове, — ответил он, прищурившись. — А что, если пойдём вместе?
Сяо Сюэси улыбнулась ослепительно:
— Я ведь неповоротливая, и в верховой стрельбе толку от меня мало. Если поеду с вами, боюсь, только задержу.
Сказав это, она и слушать не стала его возражений — громко позвала принцессу Синкан и, скользнув к ней, словно юркая рыбка в воде, уплыла прочь, оставив Цзян Чанчжуна стоять в одиночестве, с тенью досады на лице.
Мудань машинально окинула взглядом толпу, ища взглядом укротителя гепарда семьи Цзян — Акэ. Нашла его не скоро: он, верхом на коне, вёл по краю колонны гепарда Цзинфэна. Сегодня на лице Акэ не было и следа привычной улыбки — только холодная, отстранённая сосредоточенность. Цзинфэн же, напротив, выглядел раздражённым до предела: стоило кому-то подойти ближе — шерсть на загривке вставала дыбом. Лишь прикосновение Акэ способно было вернуть хищнику спокойствие и покорность.
К закату охотники начали собираться обратно к стану. В воздухе стоял запах костров и свежей добычи. Одни с гордостью показывали трофеи, другие смеялись над промахами товарищей. Когда подсчёт добычи завершился и ужин уже был на подходе, так и не обнаружили отряд Цзян Чанчжуна.
— Он ведь сам говорил, — заметил кто-то, — что сегодня непременно добудет оленя. Может, ушёл глубже в горы?
Принцесса Синкан взглянула на небо — тьма уже легла на горы плотным, непроглядным саваном. Она нахмурилась:
— Люди-то мои. Надо идти искать. Если что-то случилось, как я потом глядеть в глаза моей тётке?
Шу`эр, не упустив случая для сплетни, шёпотом склонилась к уху Мудань:
— Слыхала я… нынешняя супруга гуна Чжу — единственная дочь покойной Великой принцессы Цзиньчи.
И тут Мудань поняла — значит, нынешняя госпожа в доме Чжу приходится принцессе Синкан родственницей, причём из самой высшей знати, прямой роднёй императорскому дому. Что ж, неудивительно, что в ту давнюю историю вмешался лично государь — с таким родством тут иного быть не могло. Только вот как именно тогда разыгралась та придворная драма, Мудань могла лишь гадать.
Пусть не каждый здесь питал тёплые чувства к Цзян Чанчжуну, но, как ни крути, ради лица принцессы Синкан все согласились помочь. Один за другим всадники выводили коней, сзывали охотничьих псов, поджигали факелы, готовясь уходить в горную тьму на поиски пропавшего.
Но едва колонна начала строиться, как с дальнего конца лагеря раздался крик:
— Вернулись! Вернулись!
На крик часового в темноте показались всадники — впереди, чеканя шаг и сияя самодовольством, ехал Цзян Чанчжун, за ним — вся его свита. Он вышел в круг факелов, словно герой, возвращающийся с победы.
— Эге, да куда это вы все собрались? — громко поддел он, окинув взглядом строй готовых к выезду людей. — Неужто тигр в лагерь забрёл, что вы решили среди ночи сниматься и искать новое место?
Принцесса Синкан, завидев его, облегчённо выдохнула:
— Мы уж думали идти тебя искать — слишком долго ты не возвращался.
— Благодарю за заботу, — с широкой, почти торжественной улыбкой поклонился он всем разом. — Всего-то гнал одного оленя, да забрёл чуть дальше… потом второго повстречал — ну, пришлось уйти ещё глубже в лес. Вот и задержался, невольно заставив всех переживать.
— Значит, олень в силки попался? — лукаво спросила Сяо Сюэси, в голосе её звенел лёгкий смех.
Цзян Чанчжун лишь загадочно усмехнулся, спрыгнул с коня и махнул своим, чтоб вели добычу. Вскоре к кругу света подвели вьючного коня — на нём висели две крупные туши оленей, сбоку — пойманный мунтжак[1], а ещё ниже, вязанками, болтались фазаны, тетерева да пара зайцев, добытых впридачу.
Факелы трепетали, отражаясь в влажных шкурах зверей, и на лицах людей заиграли тени — кто-то восхищённо присвистнул, кто-то лишь переглянулся, а у Цзян Чанчжуна глаза горели тем хищным блеском, что бывает у человека, которому наконец удалось доказать всем: он — первый.
Сяо Сюэси заливисто рассмеялась:
— Ай да, господин Цзян, сегодня вы и впрямь вырвали главный трофей! Не зря же так далеко забрались.
Цзян Чанчжун, расправив плечи, с сиянием торжества в глазах отвесил ей почтительный поклон:
— Это всё благодаря благому слову госпожи Сяо.
Затем он обвёл взглядом собравшихся, в голосе зазвучала показная сердечность:
— Скажите, господа, ужинали ли вы? Что скажете, если снять шкуру с одного из оленей да зажарить его тут же, на углях?
Сюэ`эр, стоявшая рядом с Мудань, фыркнула вполголоса, недоверчиво поджав губы:
— Вот уж не ожидала… а он, оказывается, и правда взял главный трофей. Ну и везение! Столько народу бродит по горам, а на двух оленей напоролся именно он.
— Может, — негромко ответила Мудань, глядя на Цзян Чанчжуна чуть в сторону, — вчерашняя выволочка его гепарду и впрямь пошла на пользу.
И думала так не одна лишь Сюэ`эр — многие в лагере дивились такому редкостному везению. Цзян Чанчжун, заметив общее изумление, расправил плечи, ещё более возгордившись. Помолчав, он вдруг заявил:
— Сегодня это всё благодаря благим словам госпожи Сяо я смог добыть этих двух оленей. В знак благодарности, помимо того, что мы зажарим одного сегодня на ужин, второго я хочу преподнести госпоже Сяо. Надеюсь, она не сочтёт такой дар недостойным.
Услышав это, Чжэн-дэ нахмурился, явственно досадуя, но слова уже были сказаны — поздно что-либо менять, и ему оставалось лишь молча терзаться.
Все взгляды устремились на Сяо Сюэси.
«В поле лежит павший олень…» — строки из «Шицзина[2]» сразу всплыли в памяти каждого. Подарить женщине тушу оленя… Символизм такого жеста был слишком прозрачен, чтобы не вызывать домыслов.
«В поле — павший олень, обёрнутый белой цззи[3].
В том поле — дева, что весну в сердце хранит,
А благородный муж к ней манит.
В чаще — дерево лиственное, в поле — павший олень,
Оплётён белой цззи,
Естество — как яшма: дева чиста и ясна».
Просватать женщину прилюдно… Цзян Чанчжун и впрямь был самонадеян: всего лишь за пару любезных слов, сказанных ему Сяо Сюэси вчера и сегодня утром, он решился без остатка открыть свои намерения.
[1] Мунтжак — небольшой лесной олень, обитающий в Южной и Юго-Восточной Азии; ценился как дичь, мясо считалось деликатесом.
[2] «Шицзин» (кит. 《诗经》, Shījīng, «Канон песен» или «Книга песен») — древнейший памятник китайской поэзии, собрание 305 стихотворений, созданных примерно в XI–VI вв. до н. э. Традиционно делится на гимны, оды и народные песни. Составление сборника приписывается Конфуцию, хотя он, вероятно, лишь отобрал и упорядочил уже существующие тексты.
[3]白芨 (bái jí) — это растение — белая цззи (Bletilla striata), называемая по-русски «белая цззи» — используемую в китайской традиционной медицине. Здесь оно служит как символическое «обёртывание» павшего зверя.
