Мудань с живым интересом наблюдала за этим представлением, ожидая развязки. Впрочем, она была уверена — Сяо Сюэси ни за что не даст ему такого шанса.
Сяо Сюэси улыбнулась легко и открыто, как будто разговор касался самой обыденной вещи:
— Сколько же оленей всего удалось вам добыть сегодня, второй молодой господин Цзян?
— Так ведь вот они, оба, — искренне удивился он. Ему, правда, слегка резанул слух её новый способ обращения — с «господина Цзяна» на более фамильярное «второй молодой господин Цзян» — но, помня о главном, он отложил это мелкое недовольство в сторону.
Сяо Сюэси покачала головой, делая это так серьёзно, словно речь шла о важнейшем государственном деле:
— Тогда, боюсь, этих оленей не хватит, чтобы разделить.
— С чего бы это? — нахмурился он.
Сяо Сюэси изящно повела кистью руки, указывая в толпе на нескольких человек, и с улыбкой заметила:
— Как же я осмелюсь единолично присвоить себе всю славу? Ведь не только я одна пожелала вам сегодня удачи в охоте. Если уж дарить оленя, то всем сразу, чтобы никому не было обидно. Иначе, сами понимаете, люди скажут, что вы поступаете несправедливо.
Слова её, произнесённые в нарочито простодушном тоне, были по сути мягким, но вполне недвусмысленным отказом. Понявший намёк на своём месте мужчина уже бы не стал настаивать.
Но Цзян Чанчжун, упрямый по натуре, словно и не слышал подтекста. Он шагнул вперёд, высоко подняв над головой тушу мёртвого оленя, и громогласно произнёс:
— Одного я уже оставил на общий стол. А вот этого хочу подарить лишь госпоже Сяо. Уверен, никто не станет сердиться на неё из-за моего дара. Вы ведь не откажете мне в этой малости, верно?
Сяо Сюэси и бровью не повела:
— В таком случае мне остаётся лишь отвергнуть добрые намерения второго молодого господина Цзяна, — сказала она ровным, спокойным голосом. — В последнее время здоровье моё пошатнулось, я опасаюсь жара в теле и потому не ем оленину. Приму — значит, пропадёт впустую. Так что, увы, принять никак не могу.
Она чуть замялась, затем с видом искреннего сожаления склонилась в изящном поклоне и мягко добавила:
— Надеюсь, второй молодой господин Цзян не станет держать на меня зла?
На лице Цзян Чанчжуна тень за тенью медленно сгущалась; в глубине взгляда его сверкнула жёсткая, мрачная искра. Он уже собирался возразить, но тут принцесса Синкан, звонко перекрывая все голоса, весело воскликнула:
— Довольно! Утомились за день, давайте к столу. Поужинаем — и пораньше спать, завтра вставать затемно, путь в столицу неблизкий!
Чжэн-дэ поспешно вцепился ему в локоть, удерживая на месте. Сяо Сюэси же, едва прозвучали эти слова, ловко растворилась в толпе, не оставив и тени своего силуэта.
Цзян Чанчжун с глухим раздражением вынужден был проглотить обиду.
А Сюэ`эр не выдержала — уткнулась лицом в плечо Мудань, и, сотрясаясь от сдерживаемого смеха, едва не расхохоталась вслух.
Порывистый и неуёмный нрав Цзян Чанчжуна оставил за ужином лишь короткую рябь — гости, будто сговорившись, быстро перевели разговор в иные русла. Вино лилось, мясо шипело на вертелах, кто-то пел под звон бубен, кто-то танцевал в круге огня. Все веселились от души — все, кроме самого Цзян Чанчжуна.
Сяо Сюэси, словно жемчужина в ожерелье, оставалась в центре внимания — со всех сторон окружённая почитателями, она сидела безмятежно, улыбаясь так ярко, что и пламя костров блекло.
Ночь миновала без примечательных событий.
На заре, едва Мудань и Сюэ`эр успели одеться, как снаружи прорезался гулкий шум. Сквозь утренний холодный воздух донёсся чей-то яростный окрик, вперемежку со свистом и треском хлещущего кнута. Девушки переглянулись и, не сговариваясь, вышли из шатра.
У потухшего с вечера костра, в грязи на коленях, скорчившись, стояли двое слуг в серых одеждах. Они извивались под нещадными ударами плети, а из глоток вырывались крики боли. Над ними, побагровев от гнева, занёс руку с кнутом сам Цзян Чанчжун. Ещё несколько слуг, одетых так же, стояли вокруг — сдерживая досаду, но не смея двинуться. А поодаль, у границы круга, толпились слуги других домов, перешёптываясь и исподтишка наблюдая за сценой.
Небо ещё лишь начинало светлеть, и кроме слуг, почти никто из лагеря не поднялся. Те же, кто услышал шум, предпочли не вмешиваться — а потому к рассерженному Цзян Чанчжуну никто не подошёл.
Мудань с Сюэ`эр узнали в избиваемых двоих людей из свиты Цзюлуна — молодого вана, близко сошедшегося с Сяо Сюэси. Но что именно произошло, они понять не могли, и потому велели одному из своих людей разузнать.
Вестей от посланного они дождаться не успели — сам Цзюлун, зевая и кутаясь в накинутый наспех халат, неторопливо подошёл к месту перепалки. Не говоря лишних слов, он перехватил руку Цзян Чанчжуна, сжимавшую кнут:
— Эй, второй молодой господин Цзян, с утра пораньше что за ярость? Или это вчерашняя оленья вырезка так в голову ударила? Разъярился — на мне отыграйся, зачем слуг калечить?
Цзян Чанчжун дёрнул кнут на себя, гневно сверкнув глазами:
— Цзюлун! Твои люди натворили дел! Осмелились распускать слухи, позорящие моё имя! Сегодня ты обязан дать мне объяснение!
Улыбка на губах Цзюлуна осталась лениво-небрежной, но взгляд стал холодным, как сталь:
— Скажи-ка, второй господин, что же именно они наговорили? Мне бы послушать.
Губы Цзян Чанчжуна дёрнулись пару раз, но слов он так и не нашёл — только залился краской от злости и выкрикнул:
— Сам у них спроси!
Цзюлун перевёл взгляд на своих людей:
— Ну? Что тут стряслось?
Один из слуг, получавших удары, вдруг рухнул на колени вперёд и громко выпалил:
— Доложу, господин: кто-то сказал, что оленей, которых привёз господин Цзян, он купил у горных охотников, а не сам добыл. Что следы зубов на тушах собачьи, а не гепарда. Мы-то ничего такого и не утверждали — только заметили, что у господина в этот раз удача, — а нас за это и высекли.
На шум стали выходить из шатров и остальные участники охоты. Люди переглядывались; кто-то уже был уверен, что в сказанном есть правда, и, не стесняясь, шепнул соседу:
— А я говорил — ну не бывает такой удачи! Столько опытных охотников тут, и никто не наткнулся, а он один — да сразу двух взял. Вот и разгадка.
— Хитро придумано, у гуна Чжу всегда на выдумку хватало…
Цзян Чанчжун заметил, как на лицах окружающих проступает презрение, и, побагровев, выкрикнул, тараща глаза:
— Кто будет языком трепать — всех до единого выпорю! Хотите облить меня грязью — принесите доказательства!
