Старая госпожа уселась на тахту, приняла из рук невестки чашку с женьшеневым чаем, неторопливо сделала глоток — и, к собственному удивлению, нашла вкус непривычно горьким, совсем не таким, каким он всегда был. Настроение её ещё больше испортилось. С раздражением поставив чашку на низкий столик, она холодно спросила:
— Зачем ты велела Чжуну сблизиться с дочерью семьи Сяо?
На лице госпожи Ду отразилось неподдельное изумление:
— Матушка, с чего это вы так говорите? Разве Чжун`эр встречался с Сюэси из дома Сяо?
Старая госпожа холодно окинула её взглядом:
— Не притворяйся передо мной непонимающей. Не думай, будто я не вижу, какой расчёт ты ведёшь. На словах при мне всё так благопристойно, а сама ведь прекрасно знала, что ту девушку твой супруг присмотрел для старшего, — и всё же позволила Чжуну лезть к ней. Хочешь, чтобы братья перессорились? Это, по-твоему, и есть твоя «добродетель»? В итоге курица у тебя не украдена, а рис рассыпан: не только навредила Чжуну, но и втянула весь наше поместье в позор, дала людям повод насмехаться. Довольна теперь?
Госпожа Ду на миг остолбенела, а затем по щекам её тут же потекли слёзы. Она опустилась на колени:
— Матушка, если Чжун`эр провинился, значит, я не сумела его как следует воспитать. Накажите меня — я не стану возражать ни словом. Но что же он всё-таки натворил? Прошу вас, скажите мне, чтобы я могла сперва попытаться исправить, а уж потом, с повинной, принять любое ваше наказание.
Не оправдывается, не жалуется на несправедливость — с порога признаёт вину и тут же указывает на суть проблемы. Такую невестку, признаться, и упрекнуть-то особенно не за что.
Старая госпожа помассировала виски, не имея уже охоты копаться, нарочно ли она подбивала Цзян Чанчжуна влезть и всё испортить. Она прямо пересказала случившееся и сказала:
— Чжуна ловко поддели и закопали в яму, теперь он опозорился дочиста, да ещё так, что оправдаться не выйдет. Думаю, в ближайшее время ему и носа высунуть на люди будет стыдно. А уж его младший брат с женой — боюсь, и над ними теперь будут посмеиваться.
Госпожа Ду, утирая слёзы, сказала:
— Мать, если вы скажете, что у невестки была своя мысль, — да, была. Я ведь думала, что этот ребёнок под постоянным надзором совсем приуныл, остался простодушным и мягким, не понимает, что к чему. Так дальше нельзя. Как раз услышала, что намечается охота, да ещё с участием семей военных — людей по природе честных и верных. Вот я и решила отправить Чжуна, чтобы он немного пообщался, побольше узнал, как себя вести, — это ведь ему на будущее только на пользу.
Кто ж знал, что туда пойдёт и Сяо Сюэси, и что замешаются сыновья императорского рода? Иначе я бы ни за что не позволила ему оказаться в одной компании с такими людьми и навлечь на себя такую беду.
Что до старшего… В сердце у меня к нему только чувство вины — я, напротив, мечтаю найти способ хорошенько его отблагодарить. Лишь бы он не затаил на нас обиды и в будущем мог проявить перед вами и господином свою сыновнюю преданность, а младших братьев любить и жалеть. Как же я могла нарочно испортить его дело? Вы и сами знаете, сколько лет у господина на сердце то самое желание — как бы я посмела сделать что-то, что его расстроит? Все эти годы я почти не общалась с родственниками со своей стороны — всё ради того, чтобы ему было спокойно. Разве я осмелилась бы совершить такую глупость?
Сказав это, она вновь залилась слезами и выглядела до глубины души опечаленной.
Старшая госпожа молчала.
В это время Цзян Чанчжун переодевался, как вдруг в комнату вошла одна из служанок старшей госпожи. Под каким-то предлогом она выпроводила девушку, что помогала ему прежде, и тихо сказала:
— Господин, госпожа уже всё знает. Когда выйдете, ни во что не вмешивайтесь — просто признайте вину, и всё.
Затем она склонилась к самому уху Цзян Чанчжуна и быстро что-то ему прошептала.
Переодевшись, он вышел и, увидев, что мать плачет, как цветок груши, умытый дождём, сразу упал перед ней на колени и, заливаясь слезами, воскликнул:
— Мать, всё это я, недостойный сын, виноват, вам пришлось из-за меня страдать!
Госпожа Ду со слезами на глазах резко толкнула его прочь и громко выругалась:
— Отродье! Никчёмный! Да как ты посмел сотворить такую позорную мерзость! Не дожидаясь, пока отец вернётся, я сама с тобой разберусь — и тогда всем в доме будет спокойно!
В отличие от Цзян Чанчжуна, который всё ещё надеялся всё скрыть и до конца всё отрицать, она прекрасно понимала: то, что натворил её сын, утаить невозможно — проверят, и всё всплывёт. Вместо того чтобы сейчас его прикрывать, а потом, когда обман вскроется, снова краснеть и позволить втянуть себя в позор, лучше сразу занять правильную позицию и заручиться поддержкой старшей госпожи.
Цзян Чанчжун, услышав, что мать с порога решила, будто он и впрямь сотворил непристойное, изумлённо вскрикнул:
— Мама, это правда не я сделал! Меня оклеветали!
Госпожа Ду, сжимая зубы от ярости, отвесила ему звонкую пощёчину:
— Молчи! Отродье! Ещё и оправдываешься! Мухи на целое яйцо не садятся — если бы ты слушал наставления отца, внимал моим словам, жил бы честно и поступал по совести, разве довёл бы себя до такого позора? Не уважающий себя, сам навлекает унижение! А ты ещё смеешь жаловаться? Осмеливаешься обманывать и скрывать правду от своей бабушки? Теперь из-за тебя позор лег на всю семью! Неблагодарный, непочтительный! Я же тебя убью! — сказав это, она, рыдая от боли и злости, принялась колотить Цзян Чанчжуна.
Тот, прижавшись к полу, зарыдал в голос:
— Сын понял свою вину! Больше не осмелюсь! Просто с рождения меня отец ни во что не ставил, все потешались, что я хуже старшего брата, что я трус. Вот я и, помутнев разумом, захотел показать им, на что способен… Кто же знал, что прямо угодил в чужую ловушку?..
Слова госпожи Ду, полные горечи, и рыдания матери с сыном задели в сердце старшей госпожи ту давнюю боль, что жила в ней уже многие годы. Ей показалось, будто сердце сжали каленым железом. Она с трудом поднялась и резко рявкнула:
— Всем замолчать! Сейчас не время реветь!
