Услышав, как она впервые за долгие годы назвала его по имени, гун Чжу невольно смягчился во взгляде, но голос его оставался твёрдым, как сталь:
— Нет. Если сыновья других могут идти на поле боя, значит, и мой может. Я скорее приму его смерть на фронте, чем вот такое жалкое существование. Я слишком долго был мягок, думая, что смогу наставить его на путь, — а в итоге лишь сгубил. Если ты и правда его жалеешь, то перестанешь слепо баловать — это и есть настоящая жестокость, которая спасает.
Он говорил твёрдо, без колебаний. В его представлении только вдали от этих двух женщин, только вдали от лести и угодливых улыбок, Чанчжун сможет пройти суровую закалку армии и, возможно, измениться.
Вся привычная госпоже Ду грация — и благородная, и решительная — исчезла без следа. Она лишь закрыла лицо ладонями, прерывисто всхлипывая, так и не сумев вымолвить что-то связное:
— Всё… всё моя вина… Я не сумела его воспитать… Не стоило мне отправлять его на ту охоту, иначе не вышло бы этого позора, что опозорил весь наш дом… Вини меня, только… только не отправляй его… Он ведь просто избалованный ребёнок, он ничего не понимает…
— Именно потому, что он ничего не понимает, — тихо, но твёрдо сказал гун Чжу , — я и должен заставить его научиться. Да, я в ярости от того, что он опозорил меня, но он всё же моя плоть и кровь. Всё, что я делаю, — ради его блага. Перестань плакать. Пусть пройдет несколько лет, и если он вернётся с удачей, с воинской заслугой, с чином, разве не будет это куда лучше, чем нынешнее? Решено. Сегодня ты можешь наговориться с ним вдоволь, а завтра на рассвете я отправлю его. Сейчас же пойду, возьму отпуск, чтобы всё устроить.
Он заметил, что госпожа Ду вновь хочет что-то возразить, и, резко остудив её взглядом, холодно продолжил:
— Если ты всё-таки наотрез против, то есть ещё один путь. Завтра я возьму его за руку и обойду каждый дом, извиняясь за его постыдный поступок. Откроем всё как есть, и будем умолять всех, кто ещё сочувствует, закрыть глаза на его молодость и глупость, простить и дать ему второй шанс. Ну что, как тебе такой вариант?
А что это, как не прямая гибель для Цзян Чанчжуна? — с такой безысходностью подумала госпожа Ду, глядя, как гун Чжу удаляется всё дальше, и, чтобы приглушить свои всхлипы, изо всех сил прижимала ладони к губам.
Байсян распорядилась отнести Чанчжуна в дом, но, обернувшись, увидела, что госпожа всё так же неподвижно стоит на месте, и с беспокойством подошла:
— Госпожа, может, сказать об этом старой госпоже? Сейчас, пожалуй, только она сможет переубедить государя.
Госпожа Ду повернулась. На её лице уже высохли слёзы, а на смену им пришли сдержанность и холодная решимость. Подняв взгляд на голый ствол старой алычи за спиной Байсян, она спокойно произнесла:
— Не нужно. Он уже всё решил. Никто не изменит его решения. Даже старая госпожа.
Если она не ошибалась, то ещё до прихода гуна Чжу старая госпожа наверняка пыталась за Чанчжуна заступиться — и смогла добиться лишь этого. Любые её крики или сопротивление теперь были бы пустой тратой сил — только сильнее раздражили бы его, ещё крепче утвердили в мысли, что сын испорчен именно по её вине. А тогда он и вовсе перестанет обсуждать с ней что-либо в будущем.
Байсян понимала, что госпожа ни за что не пожелает отправить Цзян Чанчжуна на суровую службу к границам, и потому нахмурилась:
— Так что же теперь? Неужели всё оставить вот так?..
— Поехать в войско… возможно, это тоже дорога, — спокойно ответила госпожа Ду.
Войдя в комнату, она велела Байсян приготовить тушь и разложить бумагу. Взяв в руки кисть, стала писать письмо. Лёгкие штрихи сменялись уверенными мазками; вскоре письмо было готово. Она аккуратно подула на свежие иероглифы, чтобы подсохли, затем тщательно запечатала конверт и протянула его Байсян:
— Немедленно ступай и передай это письмо дяде.
— Слушаюсь, — ответил тот, осторожно спрятав конверт за пазуху. Она уже собиралась уйти, но госпожа Ду приподняла веки и добавила:
— По дороге загляни в сад Фужун у пруда Цюйцзян, узнай, там ли ещё И`эр. Если да — пусть вернётся, простится с братом. А если нет… — она осеклась и не договорила.
Байсян не стала расспрашивать, что она имела в виду, молча поклонилась и бесшумно вышла.
Госпожа Ду ещё немного посидела в тишине, затем негромко позвала:
— Сюда кто-нибудь! Помогите мне умыться и причесаться.
Вскоре, закончив туалет, она переоделась в роскошное, изящно отделанное платье и с невозмутимой осанкой подошла к ложу Цзян Чанчжуна. Сев рядом, тихо позвала:
— Чжун`эр.
Тот уже давно очнулся, но после случившегося ему было стыдно до глубины души — казалось, лучше бы умереть. Он повернулся лицом к стене, замер и сделал вид, будто спит.
Услышав голос матери, его ресницы едва заметно дрогнули, но он так и не решился обернуться или ответить.
Госпожа Ду и не пыталась выяснить, спит он или нет. Ласково коснувшись ладонью его лба, она тихо сказала:
— Чжун`эр, только что твой отец сказал… что хочет отправить тебя в войско, закалиться там пару лет…
Не дождавшись, пока она договорит, Цзян Чанчжун вдруг резко сел на постели и пронзительно закричал:
— Я не поеду! Не поеду! Я ни за что не стану жить среди этих потных, облепленных вшами грубых вояк! — Он, словно обезумев, схватил стоявшую рядом фарфоровую подушку и со звоном швырнул её на пол. — Это заговор! Он хочет меня выжить, чтобы всё досталось ему! Мама, ты должна вывести его на чистую воду, нельзя просто так проглотить эту обиду!
Госпожа Ду с болью приложила ладонь ко лбу:
— Тут уже наверняка ничего не изменить… Не бойся, я уже написала письмо твоему дяде, он присмотрит за тобой, и с тобой ничего плохого не случится. Побудешь там два года, возьмёшься за ум — в будущем это пойдёт тебе только на пользу…
Услышав, что она, по сути, говорит в унисон с гуном Чжу, Цзян Чанчжун мигом вскочил с постели и босиком кинулся к двери:
— Я погибну там! Я пойду к бабушке — она точно не позволит мне терпеть такие мучения, и чтобы меня там обижали!
Госпожа Ду холодно рявкнула:
— Задержать его!
Несколько служанок тут же выскочили из-за ширмы и перегородили Цзян Чанчжуну дорогу. Тот, обезумев, стал яростно пинаться и колотить их кулаками. Госпожа Ду подбежала, вложив всю силу в удар, и залепила ему пощёчину:
— Никчёмное ты создание! Ты что, решил угробить меня?! — сорвалась она. — Теперь я только и жалею, что в прошлом слишком тебя баловала — иначе мы бы не докатились до сегодняшнего! Хорошо! Я тебя больше не держу, не стану больше защищать — пусть отец делает с тобой что хочет! Иди! Иди!
