Мудань внимательно перечитала документ, зажатый в тонких пальцах, и лишь после того, как убедилась во всём, с удовлетворением сложила его:
— Отлично. Бумага составлена как надо. Если господин Люй Фан по неосторожности умрёт это будет лишь его собственная кара, и к ней не прилипнет ни малейшей тени. А если вздумает учинить грязные козни на Собрании пионов, этот документ станет доказательством того, что он уже совершал подобные позорные дела. Сказанное им после этого потеряет всякую силу.
Люй Фан горько усмехнулся:
— Барышня, что прикажете — то и исполняю. Теперь в ваших руках тяжкий рычаг против меня. Уж довольны? Так хоть перевяжите рану… Видите сами задел я её по неосторожности, боль острая, кровь течёт, зрелище и впрямь неприятное. Вам-то тоже не по душе глядеть, верно? Знаете ли, от собачьего укуса мало просто промыть рану держать её нужно открытой, иначе не миновать беды.
Мудань и ухом не повела, словно слов вовсе не слышала. Люй Фан только горестно вздохнул, бессильно опуская плечи:
— Ладно, будь по-твоему… Что ж, я и так оставил в твоих руках улики, к тому же получил знатную трёпку. Так хоть позволь взглянуть на твоё цветение? Одним лишь глазком…
Мудань холодно усмехнулась:
— Разве недостаточно того, что вы уже лапали? Всё мало?
— Да ведь толком не разглядел! — вспыхнул Люй Фан. — У тебя в руках мой компромат, захочешь — в любой миг выставишь его на показ. Чего ж тебе бояться? Почему такая мелочность?
Мудань, не мигая, посмотрела на него:
— А если я и мелочна, то что? Вы вор. Кого бы ни занесло сюда вашим способом, я ни одного не стану приветствовать. Сегодня показала вам — а завтра придёт другой, и я должна ему тоже показать?
Люй Фан до такой степени пришёл в бешенство, что едва не сорвался с места. Мысль о том, как глупо он прогадал, лишь раззадорила боль рана горела, словно полыхала огнём. В тот миг ему хотелось вырвать из рук Мудань тот злополучный документ и сжечь его к чёртовой матери.
Мудань заметила, как он сверкает глазами на документ у неё в руках, и тотчас прижала его к себе, аккуратно спрятав за пазуху. Улыбнулась насмешливо:
— Что, пожалели? Поздно. Я прекрасно знаю: стражников вы не боитесь, к чиновникам не побежите. Вам лишь бы остаться в моём доме да в цветы пялиться вот и поддакиваете во всём. Но скажите, разве цветок исчезнет? Когда придёт время всё равно увидите не лучше ли подождать и насладиться сразу?
Люй Фан сжал зубы, внутренне ругая собственную оплошность. Но сдаваться не желал и всё ещё упрашивал:
— Ты разве не понимаешь моего настроения сейчас? Это всё равно что знать: перед тобой несравненная красавица, так близко, что стоит лишь руку протянуть… и в то же время она закрыта вуалью, и лица её не разглядеть. Разве можно вынести такое? Это словно жаждущий, что умирает от сухости в горле, и вот перед ним вода, живая и прохладная… а пить нельзя! Да это же доведёт до безумия!
Мудань лишь прижала губы в лёгкой улыбке, но в ту же пору снаружи донёсся шум и крики. Вбежали несколько мальчишек-подростков, таща за собой Кан-эра.
— Госпожа, — доложил Ман, — у него есть сообщники!
Кан-эр сперва ещё гордо задирал подбородок, не желая признавать вины. Но, бросив взгляд на Люй Фана, что лежал на охапке соломы с изуродованным от побоев лицом и с двумя кровоточащими ранами, он вдруг сжал губы, задрожал всем телом и, рванувшись вперёд, разрыдался:
— Бедный наш молодой господин… что с вами случилось?! — И, уставившись на Мудань, взвизгнул: — Ты, злобная ведьма! За это ответишь перед судом! Ты хоть знаешь, кто мой господин?!
Мудань лишь холодно скользнула на него взглядом:
— Выходит, ты ещё и оправдываешь свои кражи? Или молчи и продолжай служить своему хозяину, или я прикажу запереть тебя в собачьем дворе. А на рассвете отправлю тебя в ямэнь, и посмотрим, кого обвинят.
— Я не вор! — вскрикнул Кан-эр, задыхаясь от слёз. — Это вы силой притащили меня сюда!
Гуйцзы холодно усмехнулся:
— Твой господин здесь, в доме, ворует, а ты снаружи поджидаешь, чтобы прикрыть его. Разом затеяли украсть у нашей госпожи цветок, что стоит десятки тысяч золотых. Да только мы заранее всё предугадали, потому и не удалось. И ты ещё смеешь твердить, что не сообщник?
Кан-эр выкрикнул в отчаянии:
— Кто сказал, что если я стоял снаружи — значит сообщник?! Кто сказал, что если господин оступился, то и слуга сразу вор?! Разве у вас есть хоть капля справедливости, есть ли у вас закон?!
Мудань приподняла брови, и на устах её заиграла улыбка:
— Хорошо. Тогда ступай. Отпустите его.
Ман и остальные едва ослабили хватку, как Кан-эр вырвался, оттолкнул их, потирая покрасневшие запястья. Губы дрожали, он уставился на избитого Люй Фана, и вдруг из глаз его покатились крупные, как горошины, слёзы.
— Молодой господин… — хрипло сорвалось с его губ.
Люй Фан нахмурился:
— Хватит реветь, я ещё жив. Ну и пусть, признаю — вина на моей стороне… — он бросил быстрый взгляд на Мудань и лишь надеялся: будь она хоть чуточку мягче, позволила бы извиниться, перестала бы так ненавидеть его, так настороженно встречать. Тогда, быть может, его желание исполнилось бы.
Мудань даже не взглянула в его сторону, только коротко приказала Кан-эру:
— Завтра с утра ступай к своему старому господину. Пусть сам придёт и заберёт отсюда твоего молодого господина.
Люй Фан сперва не поверил своим ушам. Он давно смирился с мыслью, что Мудань не станет, как прочие, восхвалять его; более того, он был уверен: заполучив компрометирующую бумагу, она оставит его здесь намеренно выставит на посмешище, разрушит имя и навеки лишит права быть судьёй на празднике. Но кто бы мог подумать она так просто согласилась отпустить!
— Вот так, и всё? — вырвалось у него.
Мудань удивлённо склонила голову:
— А как же иначе? Или вы хотите остаться у меня лечиться? Да только мой сарай не так уж и просторен.
Люй Фан напомнил ей, стиснув зубы:
— Сегодня ты окончательно нажила себе врага во мне. Неужели не боишься, что на Собрании пионов я выставлю тебя на посмешище? Знай же судей будет не один я, но единственный, кто по-настоящему разбирается в этом искусстве, именно я. Остальные волей-неволей будут прислушиваться к моему слову. И ты всё ещё не страшишься?
Мудань рассмеялась, качнув головой:
— Похоже, вас и вправду собака до безумия довела. Разве вы забыли, что сами только что оставили мне ту бумагу? Попробуйте осмелиться и посмотрим, кто больше потеряет.
Люй Фан на этот раз ответил серьёзно, даже с оттенком гордости:
— Я, разумеется, помню, что у тебя есть рычаг против меня. Но я всего лишь напоминаю: раз уж я угодил к тебе в руки я признаю поражение. Хочешь, чего говори прямо. Но если вздумаешь рассчитывать, что я стану льстить твоим пионам на празднике, то лучше заранее знай: если цветы твои хороши я скажу, что они хороши. Если нет как бы ты ни грозила, я не вымолвлю лжи. Даже если речь пойдёт о пионах моего отца справедливость я отстаю до конца, даже ценой собственной головы.
