Вэй Ванши помолчал, обдумывая, затем выдавил несколько примирительных слов, поднялся и, не мешкая более, направился прямо в резиденцию принцессы Цинхуа.
Проводив Вэй Ванши, Лю Чан устало опустился на мягкое ложе у окна. Перед ним в последний раз пылал закат, а в руках он медленно поворачивал прозрачный кубок с вином из винограда. Солнечные лучи преломлялись в хрустале, разливаясь дивными отблесками, но в глазах у него всё плыло, и это мерцание лишь утомляло взор. Он разом осушил кубок, потом другой, и ещё один пока терпкая тяжесть вина не ударила в голову. Почувствовав, как разум заволакивает туман, он сунул кубок в руки Юйэр, сам же откинулся назад и мгновенно погрузился в беспокойный сон.
С приближением свадьбы ночи становились для него сущим мучением. Сон его был лёгок и тревожен; стоило проснуться от малейшего шороха и уснуть вновь уже не удавалось. Дни же проходили в нестерпимой усталости, тело наливалось вялостью, и характер становился всё более раздражительным. К тому прибавлялась и недавняя потеря внезапный, непонятный убыток, что в одночасье разрушил тщательно выстроенную им сеть и повлек за собой бесконечные заботы и тягостные хлопоты.
Он даже успел заподозрить: неужто семья Хэ прознали что-то и пустили в ход руки Цзян Чанъяна? Но, расспросив, выяснил: тот в последние дни вовсе отсутствовал в столице и не имел ни малейшей связи с делом. Ясно было, что Цзян Чанъян здесь почти ни при чём.
А тех, кого затянули в это дело, включая и Хэ Ляляна, до сих пор не выпустили. Чья именно семья оказалась замешана оставалось неясным, и в ближайшее время разоблачить виновного было невозможно. Это лишь разъедало Лю Чана изнутри: злость душила его день и ночь, и на всех вокруг он смотрел с раздражением. Всего за пару дней половина его наложниц уже испытала на себе суровые наказания от него невозможно было укрыться, и каждая, завидев хозяина, стремилась спрятаться, словно мышь при виде кошки.
Увидев, что господина клонит ко сну, Юйэр не посмела даже снять с него сапоги, а уж о том, чтобы переодеть и речи быть не могло. Она лишь осторожно укрыла его вышитым парчовым одеялом и, затаив дыхание, уселась рядом, не смея пошевелиться, терпеливо сторожа его сон.
С четверть часа спустя в покоях раздался лёгкий шорох. Из-за опущенной занавеси осторожно просунулась маленькая головка: то была его дочь, Цзяоню. Её детское личико, ещё совсем крохотное, уже хранило какую-то несвойственную возрасту серьёзность и настороженность. Девочка робко взглянула на отца, но тут же отвела глаза и устремила полный надежды взор на Юйэр. В больших глазах блестели слёзы; она протянула вперёд тоненькие ручки, словно моля о защите, и всё же не решилась позвать ни словом.
Лю Чан с самого начала не питал ни малейшей нежности к детям. Ци`эр и Цзяоню росли, почти не зная отцовских объятий: от силы несколько раз он брал их на руки. Встречая детей, он лишь равнодушно хмыкал, не говоря уже о том, чтобы поднять, приласкать или поиграть с ними. Постепенно дети привыкли сторониться его, замирая при встрече, пряча глаза и не осмеливаясь произнести лишнего слова.
Юйэр, увидев жалкий вид дочери, сердце сжала боль. Она украдкой взглянула на Лю Чана, осторожно поднялась и протянула руки к девочке.
Едва её пальцы коснулись худенького плечика, как Цзяоню не выдержала: в её горле вырвался сдавленный всхлип.
— Хочу к тётушке… — прошептала она, едва слышно.
Слова эти пронзили сердце Юйэр, глаза защипало от слёз. Она торопливо вытерла мокрые дорожки с лица дочери, но в тот же миг за их спинами раздался тяжёлый звук: Лю Чан резко перевернулся на ложе.
Мать и дочь оцепенели от испуга и, не смея шелохнуться, обернулись. Он лежал с плотно сдвинутыми бровями, глаза широко распахнуты, и тяжёлый взгляд его упал на них, острый и холодный, как нож.
— Что за шум! — прогремел он низким, раздражённым голосом. — Всё слёзы да всхлипы!
Юйэр поспешно склонила голову:
— Цзяоню, видно, нездоровится…
Но не успела она договорить, как испуганная девочка разрыдалась громче. Юйэр крепко прижала её к груди, гладя по голове, безмолвно утешая, будто желая заслонить от гнева отца всем своим телом.
Лю Чан был уже на пределе раздражения и готов сорваться, но, встретив взгляды матери и дочери одинаково испуганные, с дрожащими губами и глазами, полными слёз, вдруг ощутил пустоту и бессилие. Словно весь его гнев оказался бессмысленным. Он тяжело вздохнул, махнул рукой и бросил коротко:
— Убирайтесь!
Но в ту же минуту у дверей раздался голос:
— Прин…, принцесса прибыла.
Не успели слова стихнуть, как принцесса Цинхуа уже стояла на пороге. Она высоко вскинула подбородок, и в её голосе зазвенела холодная насмешка:
— Лю Шу, что всё это значит?
Юйэр в спешке повела за руку Цзяоню, низко склонилась в почтительном поклоне. Принцесса окинула мать и дочь быстрым взглядом, и от этого взгляда обе ощутили жгучее унижение. Но на лице Цинхуа распустилась улыбка слишком светлая, чтобы быть искренней. Она протянула ладонь и коснулась макушки девочки:
— Цзяоню, умница…
Лю Чан, сдерживая раздражение, уселся ровнее и холодно произнёс:
— Ну что ещё? Вам с братом разве мало покоя нарушать? Поочерёдно приходите каждый счёт предъявить хотите?
Принцесса Цинхуа отняла ладонь от головы девочки и, прихрамывая, подошла к ложу. Опустилась рядом с Лю Чаном и, не глядя на него, бросила распоряжение:
— Подай-ка мне чашу горячего чая, только мэндин шихуа. Другого я пить не стану.
Когда приказ был отдан, она повернулась к мужу, глаза её вспыхнули холодным огнём:
— Зачем ты велел моему брату обращаться ко мне за деньгами?
Лю Чан изумлённо приподнял бровь:
— Так ведь он пришёл ко мне занимать, а у меня и гроша нет. Он твой родной брат, как же иначе? Я и придумал, куда ему обратиться.
