Только взгляд был иным. В ту пору она смотрела на него с застенчивой радостью, с тайной надеждой и ожиданием. А теперь её глаза были холодны и безучастны. Она встретила его взор с лёгкой досадой и нетерпением, коротко бросив:
— Чего ты опять добиваешься?
— Неужели сама не понимаешь? — с досадой бросил Лю Чан. — Нужно, чтобы я произнёс это вслух, и только тогда ты испугаешься?
Он резко отвёл взгляд, точно сам себе досадовал за лишнюю вспышку, и тяжёлой поступью подошёл ближе. Ему хотелось расположиться уверенно, найти место, где можно было бы сесть и не выглядеть униженным перед ней. Но, осмотревшись, он вдруг ощутил странное смятение.
В других домах задние покои лавки всегда обустраивались для почётных гостей: несколько резных кресел или удобных стульев, так, чтобы все сидели на равных и могли спокойно обсуждать дела. Здесь же царил какой-то иной порядок. Мудань одна восседала на мягкой тахте, обитой тёмным бархатом, словно хозяйка зала. А напротив стоял лишь низкий табурет, простой и убогий. Сядь он на него и окажется на полголовы ниже её, будто явился не для разговора, а для поклонов.
Он замялся. Стоять ли? Но стоять значит уподобиться слугам. Невольно его взгляд скользнул к Гуйцзы и Шу`эр: они стояли неподвижно, смирно, как положено прислуге. Встать рядом с ними значит, признать себя равным им.
Лю Чан ощутил, как в груди нарастает злость. Эта женщина умела раздражать его до мелочей. Даже здесь, в таком пустяке, она будто заранее расставила сети, чтобы лишить его покоя. В её присутствии он неизменно чувствовал себя неловко: будто весь мир был выстроен ею так, чтобы он утратил равновесие.
Он зло сверкнул глазами на Мудань.
«Проклятая! — думал он. — Вечно она идёт наперекор, вечно лишает меня уверенности… Даже в таких, казалось бы, пустяках».
Мудань, разумеется, и понятия не имела, какие мысли теснились у Лю Чана в голове. Она даже не велела подать ему чаю напротив, сидела на своём месте спокойно, с ленивой, почти насмешливой усмешкой:
— Ай да сычэн Лю, дела у тебя, видно, совсем перевелись… Вместо того чтобы исполнять службу, ты с утра до вечера снуёшь без толку: то благовоний купить вздумаешь, то шавку свою присылаешь тявкать попусту. А жалованье при этом исправно получаешь и совесть у тебя не болит?
Лю Чан прищурился, скосил на неё взгляд и, не садясь, встал у окна, будто подчёркивая своё превосходство. Улыбка его была холодна:
— Перестань плести пустое. Я слышал одну историю, и она касается твоего брата Люляна, да и тебя самой. Честно сказать, я и поверить-то не мог, что ты осмелилась на такое. Потому и пришёл: удостовериться своими глазами.
Мудань не ответила. Лишь неторопливо поднесла к губам чашу и сделала маленький глоток, даже ресницами не дрогнув. И никому из своих не приказала выйти словно то, что говорил Лю Чан, вовсе не стоило того, чтобы придавать ему хоть какое-то значение.
Лю Чан, видя её молчание, всё же понизил голос и, не сумев сдержать досаду, заговорил сквозь зубы:
— Как ты посмела сотворить такую черствую, чёрную на сердце вещь?! Твой Люлян пристрастился к азарту ну так велела бы матери и старшему брату как следует его вразумили. Зачем же идти на такую жестокость? Сговориться со внутренней стражей, разгромить его игорный притон, а его самого запереть в темницу, оставив судьбу в неведении! А сама сидишь тут, у жаровни, пьёшь чай, считаешь прибыль будто ничего и не случилось, будто жить тебе легко и безмятежно…
Он почти задыхался от злости:
— Нет в этом мире стены, через которую не пройдёт ветер. Разве не страшишься, что Люлян узнает о твоём чёрном сердце и гнилой печени? Разве не боишься, что те, кого ты обобрала и погубила, однажды выйдут за тобой, чтобы растерзать в клочья? Ты…, да ты просто слишком долго крутилась рядом с Цзян Чанъяном и потому сама стала такой же черствой, с чёрной душой!
С этими словами он вдруг осёкся. Сам уловил фальшь в своём тоне: вроде бы явился, чтобы запугать её, пригрозить, а между тем в голосе прозвучало нечто иное, почти личное раздражение. Он едва заметно дёрнул головой, прогоняя опасную мысль.
«Проклятая женщина…» — злобно подумал он. — «Эти дни она без конца вертится перед глазами, то в чайной, то у моего ресторана, мелькает туда-сюда… Смотреть на неё уже невмоготу!»
Мудань смотрела на него с лёгкой усмешкой, в её глазах сквозило явное презрение:
— Удивительное дело… Сычэн Лю, кем ты мне приходишься, чтобы врываться в мои дела? Откуда все эти речи? Что моё семейство сделало или не сделало какое это имеет отношение к тебе? Ты и впрямь слишком праздно живёшь! А вот твой пыл, с которым ты лезешь в чужие заботы, только сильнее убеждает меня: в одном слухе, что до меня дошёл, похоже, есть доля правды.
Лю Чан так и закипел, лицо его налилось гневом; он с силой взмахнул рукавом:
— Хэ Мудань! Не хочешь по-хорошему сама напросишься! Думаешь, я просто так пришёл? У меня в руках доказательства!
Он резко шагнул вперёд, склонился почти к самому её лицу, и сквозь зубы, едва слышно, прошипел:
— В ваши грязные семейные счёты я бы и рад не вмешиваться. Но ты ведь даже не знаешь, какие силы стоят за тем делом. Стоит мне лишь шепнуть слово в нужное ухо и тебе останется лишь ждать, пока тебя разорвут на куски!
Но договорить он не смог. В этот миг до него донёсся мягкий жар и тонкий аромат, исходивший от Мудань. Сердце его непослушно дрогнуло, дыхание сбилось, и слова застряли в горле. Осознав, что теряет самообладание, он резко отпрянул назад, отступил на шаг, замер и лишь сделав глубокий вдох, кое-как сумел вернуть себе холодное выражение лица.
— Доказательства? — Мудань с отвращением скосила на него взгляд, уловив в его дыхании лёгкий запах вина. Холодная усмешка тронула её губы:
— Не вздумай лепить на меня вымышленные преступления такими страшилками меня не возьмёшь. В этом мире не ты один обладаешь разумом и языком, чтобы вертеть ими как вздумается. Я тоже могу предъявить «доказательства»: ты, чиновник при дворе, забывший о долге, втягиваешь честных людей в азартные игры, печатаешь фальшивые деньги, доводишь семьи до гибели. Попади такие вести в Юшитай боюсь, хорошего конца тебе ждать не придётся. И кто знает, какое наказание постигнет тебя?
До этого Лю Чан лишь кое-что выведал, добавил собственные догадки, и шаг за шагом сам себя убедил, что за всем стоит семья Хэ. Раз Цзян Чанъян связан со внутренней стражей, значит, для Мудань было проще простого обратиться туда. Но когда он услышал её слова, уверенность в подозрениях будто окаменела: теперь он был почти убеждён, что это её рук дело.
Ярость мгновенно вскипела в нём, будто огонь прорвался в жилы, захлестнул всё тело. Лицо перекосило от бешенства.
— Хэ Мудань! — вырвалось у него. — Да ты осмелилась!.. Так это и вправду твоих рук дело!
Мудань издала короткий насмешливый смешок:
— Не неси чепухи. Простолюдин не смеет тягаться с чиновником и у меня нет ни такой дерзости, ни такой силы, чтобы связываться с вашим домом. И уж тем более, чтобы повелевать внутренней стражей. Я лишь воспользовалась случаем, чтобы напомнить тебе: за каждым делом наблюдают небеса. Осторожнее будь, Лю Чан! Берегись того дня, когда умрёшь без гроба и могилы, и некому будет пролить по тебе хоть одну слезу, некому проводить тебя в последний путь!
