Лицо Лю Чана пошло пятнами то белыми, то зелёными:
— Повтори… осмелишься сказать это ещё раз?
Да, её слова звучали почти как проклятие, словно она пожелала ему и его детям погибели. Это было слишком зло. Но Мудань лишь фыркнула и отвернула лицо, не желая больше тратить на него слов.
Лю Чан судорожно вдохнул, наконец выплеснув главное, ради чего явился:
— Передай своим: в предстоящие дворцовые поставки благовоний вашей семье участвовать запрещено. Более того, все запасы, что у вас на руках, вы должны продать мне!
В этот миг Мудань резко швырнула медные палочки прямо в огонь жаровни. Угли взметнули целый сноп искр.
— С какой стати?! — её голос прозвучал звонко и властно.
Лю Чан, заметив наконец, что Мудань сорвалась, что грудь её часто вздымается от гнева, невольно испытал облегчение, будто восстановил пошатнувшееся равновесие. Нарочито надменно приподнял подбородок, а сам, не удержавшись, скосил взгляд туда, куда не следовало. На губах мелькнула холодная усмешка:
— А ни с чего. Просто не согласишься и увидишь, что будет. Веришь ли ты? Стоит мне пустить один слух, и через несколько дней лавку вашей семьи можно будет смело запирать на замок, с концами!
Мудань уловила его жадный, бесстыдный взгляд и так разъярилась, что одним движением ноги опрокинула жаровню. Раскалённые угли рассыпались веером часть упала прямо на сапоги и подол его одежды. В тот миг воздух пронзил едкий запах палёной ткани и кожи.
Лю Чан в ужасе отпрянул, торопливо выхватил со стола чайную чашу и плеснул остатки чая на себя. Этого оказалось мало. Тогда он схватил со столика у окна изящное фарфоровое блюдо с нарциссами, одним рывком выдернул цветы и с силой опрокинул воду на сапоги. Ещё несколько раз захлопал ладонями по одежде и только тогда огонь окончательно погас.
Шу`эр, не выдержав, прыснула в звонкий смех. Но, едва Лю Чан сверкнул на неё искажённым от ярости лицом, мгновенно прикусила губы и прижала ладони к груди, замолкнув.
Мудань дождалась, пока он наконец справился с огнём, и тогда усмехнулась холодно, с презрением:
— Прими к сведению: я не мягкий плод хурмы, чтобы меня мять и давить, как кому вздумается. Я сказала ясно! Хочешь действовать — действуй. Попробуй только! Но знай: если лавка семьи Хэ и рухнет, то вместе с ней закончится и твоя чиновничья карьера. А что до моего Люляна матушка недавно велела разузнать, как обстоят дела с теми, кто сидит в темницах нэйвэя. Говорят, там места отнюдь не пустуют многих знатных господ туда уже заключали. Вот и тебе, сычэн Лю, не мешало бы прикоснуться к их «божественному дыханию». А вдруг повезёт и ты там прямо вознесёшься? Глядишь, даже гроб не понадобится.
Едва слова слетели с её уст, глаза Лю Чана налились кровью. Он сжал кулаки так, что костяшки побелели, и уставился на неё, словно готов был в тот же миг броситься и переломить ей горло.
Мудань, похолодев, инстинктивно отступила на шаг. Но Гуйцзы шагнул вперёд, заслоняя госпожу, лицо его было мрачно, как грозовая туча. Лю Чан взвёл руку, уже собираясь схватить Гуйцзы за грудки, когда вдруг в дверях показался Цюши.
Избитый, со сбитыми синяками, он влетел внутрь, едва держась на ногах, и, почти всхлипывая, выкрикнул:
— Молодой господин, беда!.. Беда, молодой господин!
Лю Чан остолбенел на миг, а потом с яростью рванулся вперёд и пнул его ногой:
— Беда у тебя дома! У твоего отца беда!
Цюши, всхлипывая, едва мог выговорить сквозь слёзы и сопли:
— Молодой господин… беда страшная… маленького господина Ци больше нет!
Лю Чан застыл, словно громом поражённый. Он и вправду никогда не питал особой любви к детям, тем более к двум своим побочным детям, не уделял им внимания. Но каждый день, заходя к госпоже Ци, он невольно видел этих малышей. А маленький Ци`эр, хоть и робел перед отцом, всё равно неизменно тянулся к нему с готовностью угождал, льстил по-детски.
Сегодня утром, уходя из дома, он сам видел, как Ци`эр вертелся в объятиях матери, капризничал и вместе с тем услужливо сунул ему дольку мандарина. Лю Чан, как всегда, не притронулся брезговал, считал это грязным. Он просто отдал её первому слуге под рукой… И вот теперь Цюши заявляет, что ребёнка больше нет.
Слуга всё бормотал сквозь слёзы, задыхаясь от рыданий:
— Только что прибежали люди из дома… Говорят, всё случилось в один миг. Мальчик попросил клейких рисовых шариков, стал есть да вдруг подавился, никак не могли вытащить… Через минуту всё лицо посинело. Старшая госпожа и госпожа Биву в слезах до обморока, обе без чувств. Старый господин тоже вернулся домой и ждёт только вас, молодой господин…
Лю Чан, словно во сне, пошатываясь, двинулся к выходу. Мысли путались, он сам не знал, что именно чувствует. Вся его жизнь, казалось, прошла в погоне за тем, чего он никогда не мог удержать. Всё, к чему он тянулся, ускользало из рук. А то, что имелось рядом, когда было под рукой, он не ценил, не видел в том важного. Лишь когда это безвозвратно исчезало из его жизни, вдруг понимал — без того он не мог существовать. Но всё уходило так же внезапно, как порыв ветра: едва он успевал осознать, как принять, уже было поздно, уже утрачено.
Он вышел во двор, и вдруг, словно что-то вспомнив, резко обернулся. Взгляд его остановился на Мудань. На лице лежала странная, пугающая усмешка то ли печаль, то ли злорадство, то ли отчаяние:
— Ну что ж… ты добилась своего. Мой единственный сын мёртв.
Мудань опустила голову и промолчала. Она и правда недавно в сердцах бросила проклятие, что Лю Чану некому будет глаза закрыть и в последний путь проводить. И двух его побочных детей она никогда не любила. Но того, что маленький Ци`эр так рано, так нелепо и страшно уйдёт из жизни, она тоже никогда не желала.
Лю Чан, видя, что Мудань молчит, снова заговорил, слова его звучали с ядовитой насмешкой:
— Ты, наверное, давно желала его смерти, не так ли? Вот теперь сбылось — довольна? Радость великая?
Мудань, услышав это, вдруг потеряла всякое сочувствие, что было в сердце мгновение назад. Осталась лишь усталость и раздражение.
— Да что ты за человек такой нелепый! — резко бросила она. — Умер твой сын или нет — какое ко мне отношение? Лучше бы ты потратил силы не на пустые обвинения, а пошёл бы и сам узнал, отчего он погиб.
Сказав это, она чихнула несколько раз подряд, глаза засияли слезами от простуды. Подняла руку, нетерпеливо велела:
— Шу`эр, опусти скорее занавесь. Ветер студёный, меня уже знобит.
Лю Чан всё ещё стоял, пристально глядя на неё, словно хотел что-то сказать. Но ткань плавно опустилась, закрыв её лицо, и он не увидел больше ничего. Тогда он резко развернулся и быстрым шагом вышел из лавки.
Шу`эр, прильнув к окну, проводила взглядом его и Цюши, пока те не скрылись из виду. Обернувшись, сказала тихо:
— Ушёл.
Мудань наклонилась к Гуйцзы и тихим голосом велела:
— Пока он занят собственным горем и ему не до нас, отправляйся скорее к командиру Го. Нужно, чтобы в эти дни человека выпустили. Время пришло.
