Когда-то, во времена Мудань, эти наложницы жгли взоры, рвали сердца, кто из них не смотрел томно и преданно, мечтая, чтобы он пришёл именно в их покои? Кто не изощрялся в ласках, в хитроумных уловках, лишь бы он остался ещё на одну ночь? Повсюду он был словно солнце в зените, и они звёзды, окружавшие его.
А теперь?.. Теперь его приход стал для них не наградой, а проклятием; его шаг за порог не радость, а страх. Он, Лю Чан, превратился в тяжёлую обузу, в тень, от которой жены и наложницы спешат укрыться.
Лю Чан ощутил, как унижение и гнев жгут его сердце. Словно в груди разрослось пламя, он впился в Юйэр взглядом, резким, как нож:
— Не только ради дочери ты это затеваешь, а и ради своей жизни, верно? Скажи прямо, этот замысел не подсказка ли её старой ведьмы-тётушки? Ты ведь уже склонилась к ней, всё слушаешь, всё исполняешь… Тогда зачем приходишь ко мне с мольбами?
Слёзы скатились по лицу Юйэр. Она подняла голову и глухо сказала:
— Господин, я следую за вами столько лет разве вы не знаете, какова я? Когда госпожа Хэ была жива, все её травили, только я ни разу не подняла на неё зла, держалась в скромности и почтении. Она ушла, каждая нашла свой умысел, а я и тогда осталась при своём верна и покорна. А теперь, при таком положении, что я могу? Я лишь хочу увести Цзяоню в сторону от бури, чтобы вам меньше было тягот. Смилуйтесь, пожалейте её! Она моя кровь и плоть, я девять месяцев носила её под сердцем, тысячу ночей растила и берегла. Это ведь нелёгкая доля.
Она умолкла на миг, затем решительно выпрямилась и твёрдо сказала:
— Вы мой единственный супруг, мой господин. Как я могу склониться к ней? Если вы не позволите мне уйти значит, я останусь. Буду рядом с вами до самого конца.
Лю Чан вдруг ощутил, что всё потеряло смысл. Он лишь устало махнул рукой и выдохнул без силы:
— Идите…
Юйэр поспешно поклонилась, ударяясь лбом об пол несколько раз, но уходить не посмела осталась рядом, молча сидя подле него. Так они и просидели, двое напротив одинокой лампы, пока тусклый огонёк коптил в ночной тишине. Лишь к рассвету, когда на востоке забрезжило холодное серое сияние, они разошлись каждый к своей доле, каждый к своим заботам.
Похоронив Ци`эра, Лю Чан сам отправился во дворец вана Вэй. Он говорил там лишь о предстоящей свадьбе с принцессой Цинхуа, ни словом, не касаясь домашнего смятения. Всё его лицо, вся речь дышали готовностью посвятить себя новой супруге, заботиться о ней с полной искренностью. На людях он умел поднести себя безупречно.
Ван Вэй был весьма доволен, оставил его на ужин. За трапезой они много беседовали. Лю Чан старательно льстил, угождал каждому слову, и это не прошло даром ван был приятно удивлён, даже с восхищением сказал: «Как же я прежде не замечал, что Лю Шу человек редкого дарования? С ним и впрямь есть о чём поговорить!»
Услышав новости, принцесса Цинхуа лишь самодовольно усмехнулась и, переглянувшись с приближёнными, насмешливо сказала:
— Мужчинам и вправду стоит только раз улыбнуться и они, словно обезьянки, тут же скачут, не ведая ни меры, ни высоты неба. Если бы я обходилась с ним, как девка Хэ, он непременно перестал бы меня во что-то ставить. А теперь, когда он узнал мою силу, вот и хорошо буду бережно, шаг за шагом, укрощать его. Не скажу уж, что доведу до того, чтобы он, как его отец, великий министр Лю, пил мочу, но хотя бы сделаю так, что дерзнуть ослушаться он не посмеет.
Эти слова, едва разлетевшись, вскоре дошли до ушей Лю Чана. От ярости он едва не взорвался тело трясло, словно в припадке, он метался по комнате туда-сюда, точно ураган, пока не заставил себя с величайшим усилием проглотить этот сжигающий его ком унижения.
С той поры он редко оставался дома. Каждый день, выйдя из управы, непременно собирал вокруг себя пару сослуживцев или знатных приятелей из рода ванов и тянул их в «Ми-цзи». Там, за винами и закусками, под пение певиц и игру музыки, он искусно поддерживал связи, строил невидимую сеть, ни единым словом, не выдавая истинных намерений.
В тот вечер, едва компания уселась в трактире и разделилась на хозяев и гостей, как вдруг в зал вошёл Цюши, бросив Лю Чану едва заметный взгляд. Тот поспешил подняться, извинился перед собравшимися и, выйдя наружу, направился за слугой.
Они остановились у окна, выходившего на улицу. Цюши тихо сообщил:
— Шестого господина Хэ только что проводили обратно домой.
Глаза Лю Чана блеснули, брови чуть дрогнули от довольной догадки.
— Завтра тебе незачем идти со мной, — сказал он. — Останься здесь и смотри, кто будет держать караул у их лавки.
Он ещё не договорил, как из-за поворота показалась женщина в пунцовом парчовом плаще, отороченном соболем. То была Хэ Мудань. Сидя верхом, она держалась спокойно и величаво, и лишь лёгкая поступь коня выдавала спешку видно, возвращалась домой к ужину с братьями и матерью.
Лю Чан провожал её взглядом, пока тёплый отблеск алого не исчез в толпе. Лицо его искривилось в холодной усмешке.
— Завтра, — медленно проговорил он, — пусть кто-нибудь пойдёт и потолкует с её шестым братцем. Он завяз по уши в долгах, да ещё выставил себя на посмешище. Такой уж не упустит случая урвать кусок раньше брата и сестры и деньгами разжиться, и лицо вернуть. А у семьи Хэ, — он прищурился, — вся сила держится на серебре. Без денег, посмотрим, что они тогда смогут противопоставить.
Тем временем Мудань вернулась домой. Внутри царила редкая для последних дней оживлённость: почти все родные уже собрались и тесным кругом сидели в главном зале. На почётном месте, на возвышении, восседала госпожа Цэнь, величавая и непоколебимая.
У её ног, худой, с костлявым лицом, почти распростёршись на полу, лежал Люлян — шестой брат. Он, обливаясь слезами, без конца каялся, клялся и божился, что впредь никогда не осмелится вновь оступиться. Голос его срывался в жалобное всхлипывание: он молил мать вернуть ему место в лавке, позволить вновь присматривать за делами, чтобы хоть каким-то трудом искупить вину.
Госпожа Цэнь, не поддавшись на его стенания, лишь холодно заметила:
— Ты только что вернулся, тело твоё ещё слабо. Вначале подлечись, а там посмотрим.
Тут встрепенулась госпожа Ян, встревоженно перебив:
— Но ведь лучше, если он будет понемногу навещать лавку, чем оставлять всё на плечи Дань`эр. Женщине приходится мотаться по ветру да снегу, а мужчине как раз полезно больше двигаться, окрепнет.
Услышав это, Люлян вздрогнул, и, подняв покрасневшие глаза, уставился на Мудань: выходит, лавкой теперь и вправду заведует она?..
