Юйхэ растерялась, на мгновение остолбенела, а затем её щёки вспыхнули пламенем. Она топнула ногой, резко отвернулась и поспешила к двери:
— Я ведь хотела сказать вам всерьёз: в праздник нельзя оставлять дом без присмотра, лучше мне тут и остаться. Но коли вы, госпожа, и надо мной смеётесь, тогда уж я непременно пойду смотреть фонари!
В доме ещё раздавался смех Мудань, а Юйхэ, вся пылая от смущения, быстрым шагом вышла наружу. Сердце её колотилось, как барабан, и, сворачивая за угол, она чуть не столкнулась с человеком.
Тот, увидев её стремительное движение, поспешил отступить на шаг, остановился, сложил руки и почтительно поклонился:
— Госпожа Юйхэ.
Юйхэ подняла глаза и узнала в нём Гуйцзы, самого надёжного и толкового из людей, на кого держался ныне весь Фанъюань. Щёки её тотчас вспыхнули ещё ярче, слова застряли в горле, и, опустив голову, она молча проскользнула мимо, почти бегом выскочив во двор.
А Гуйцзы так и остался стоять, недоумевая. Постоял немного, пытаясь понять, отчего она так смутилась, да махнул рукой и отправился искать Мудань, чтобы донести новости.
…К полудню, когда ожидали прибытия старосты Сяо и почтенных старшин деревни, Мудань привела себя в порядок и вышла к воротам встречать гостей.
Там она увидела: староста Сяо вёл за руку своего младшего сына, а рядом, почти прячась за его плечом, шагал молодой человек. Увидев её, он поднял голову, улыбнулся робкой улыбкой, и не могло быть сомнения это был Люй Фан.
Брови Мудань невольно дрогнули, на лице промелькнула тень досады. И Люй Фан, заметив её холодное выражение, сразу поёжился, метнулся ближе к старосте Сяо, и жалобно, с тревогой в голосе, пробормотал:
— Дядюшка Сяо… Может, я всё-таки уйду? Не стоит мне оставаться…
Староста Сяо, видно, немало уже получил от него выгод и даров. Потому, едва услышав робкие слова Люй Фана, сразу схватил его за руку, удерживая, и с серьёзным видом обратился к Мудань:
— Госпожа Хэ, я ведь знаю — вы женщина великодушная. Человек не святой кто может прожить без ошибок? А`Люй сделал ту глупость лишь по причине чрезмерной любви к цветам, оттого и оступился. Но врагам лучше примириться, чем век враждовать. Он давно жаждал извиниться перед вами, признать свою вину, да только не находил способа приблизиться. Вот и пришлось ему не раз приходить ко мне, умоляя быть посредником. Я видел его искренность и, осмелев, решился привести его на этот пир. В такой великий праздник, умоляю вас, взгляните на это через меня простите его на сей раз.
С этими словами он почтительно сложил руки и склонился в поклоне.
Как говорится, «сильный дракон и то не одолеет змея на чужой земле». Чем крепче связи Фанъюаня с соседними крестьянами, тем прочнее и безопаснее положение. К тому же староста Сяо не слыл злым человеком: и сам, и домочадцы его держались чисто, а Чжоу Баньнянь, что служила на кухне, всегда была честна и аккуратна. Отказать ему в такой мелочи Мудань и впрямь не могла.
Она лишь натянуто улыбнулась, вежливо склонила голову и ответила:
— Что вы, о чём речь. В конце концов, разве это не просто ещё одна пара рук и ещё одна пара палочек за столом? Не только его да хоть кого бы вы привели, я всё равно встречу как дорогого гостя.
Люй Фан, услышав эти слова, невольно закатил глаза. «Ещё одна пара палочек» — будто он пришёл сюда лишь ради того, чтобы набить живот, и речи о примирении так и не прозвучало. Ни о прощении, ни о признании просто трапеза.
А Мудань между тем, улыбаясь ровной, почти холодной улыбкой, сделала ему изящный жест рукой:
— Молодой господин Люй, прошу вас.
— Сначала поешьте, а там видно будет, — с натянутой улыбкой произнесла Мудань. — Ведь нынче вы пришли во двор честно и открыто.
Люй Фан, подняв ногу на порог, вошёл внутрь. Глаза его беспокойно бегали по сторонам, он не упускал ни одной детали, будто пытался впитать всё вокруг.
И вдруг за его спиной мягко прозвучал голос Мудань, в котором явственно звенела притворная забота:
— Молодой господин Люй, как ваше ранение? Я ведь не раз думала заглянуть навестить вас… да всё дела мешали. К тому же боялась: приду, а ваш почтенный отец выставит меня вон. Вот и не решилась.
При этих словах у Люй Фана словно кольнуло в старой ране, в висках зашумело. Он выдавил неловкий смешок:
— Ах, благодарю за беспокойство… Всего лишь распустилось пара пионов.
Мудань чуть прищурилась и, нарочно хлопнув ресницами, изумилась:
— Как так? И цветы распустились прямо на ране? Неужели уж столь велик был след от удара?
Люй Фан только усмехнулся, не находя слов. А тут младший сын старосты Сяо с детской непосредственностью выпалил:
— Я видел, я видел! Вокруг самого шрама нарисовано целое соцветие пионов! Красота необыкновенная! На руке один, нежный, как сорт «Чжао фэнь», а на ноге другой, глубокий, «Вэйцзы», ещё в бутоне, но уж так хорош, что глаз не отвести. Правда ведь, брат Люй, я верно сказал?
Речь мальчишки была почти слово в слово повторением тех слов, которыми Люй Фан сам некогда хвастался. Мудань на миг опешила, а потом не выдержала — рассмеялась, прикрыв ладонью губы:
— Молодой господин Люй и впрямь одержим цветами до безумия!
Лицо Люй Фана вспыхнуло алым, он поспешно склонился в поклоне, сложив руки:
— Я… я вовсе не хотел нарочно всё портить и никогда не держал дурного умысла. Нынче явился лишь для того, чтобы принести вам извинения. Всё, что мог, сделал ради примирения… Госпожа Хэ, не взыщите за прежние ошибки!
Мудань легонько махнула рукой, улыбка её стала мягче:
— Ну, довольно. Староста Сяо ведь верно сказал: лучше развеять вражду, чем хранить её. Если в сердце вашем не останется злобы, то и я не стану более поминать прошлое.
Лицо Люй Фана озарилось радостью, он с надеждой поспешил спросить:
— Так, может быть, мне позволено будет…
Но Мудань резко посерьёзнела, и её голос прозвучал твёрдо:
— Нет.
Она на миг задержала взгляд и, чуть смягчившись, добавила:
— Но можете утолить свою страсть, любуйтесь другими цветами. Их в мире хватает.
