Но госпожа Цэнь, прекрасно понимая, что вся эта западня не без его участия, лишь отвернулась, лицо её стало жёстким, словно высеченным из камня, и ни слова не промолвила.
Лю Чан тяжко вздохнул, приложив ладонь к виску:
— Я, признаться, хотел, невзирая на приличия, встать на защиту вашей семьи, чтобы ни дети, ни женщины не знали страха. Но коли сама почтенная госпожа не принимает моей помощи, что ж… у меня не хватит наглости навязываться.
С этими словами он медленно развернулся, и, незаметно для прочих, метнул быстрый взгляд на чиновника Мэна. Тот сразу понял намёк.
Чиновник Мэн, уловив его тайный знак, свирепо оскалился и скомандовал:
— Вперёд! Связать всех! Что бы ни случилось отвечаю я!
И тотчас, как стая хищных волков, в дом вломилась толпа. Всё крушили, всё переворачивали, но ничего стоящего так и не нашли. Лишь снесли из зала расписную горку с благовоньями, да прихватили несколько серебряных и золотых чаш, пучки дорогих тканей и кое-какие женские украшения и всё это объявили «добытым у преступников».
А Лю Чан тем временем вышел во двор и там, скрестив руки за спиной, остался стоять в стороне, словно невозмутимый зритель. Но на душе у него было сладко, как никогда: глаза блестели, брови взлетали в довольной усмешке.
Сколько лет его давили богатством дома Хэ, оставляя безоружным; как глухо приходилось глотать обиды после позорного развода, после того, как вся семья Хэ ворвалась к нему и избила до полусмерти; как унизительно было терпеть насмешки на Восточном рынке, в день праздника драконьих лодок Дуанъу, и потом ещё на собрании Баохуэй, где он потерял лицо до основания! Сколько горечи накопилось не счесть.
И вот теперь настал его час. Вот-вот, он знал, прибегут просить милости. Он ясно видел перед глазами: Мудань, с лицом, залитым слезами, будет молить его о заступничестве. Он — откажет. Она — вновь станет умолять. Он снова откажет. И так, пока его сердце не насытится. И тогда, лишь тогда, когда его гордыня будет утолена, он соизволит бросить ей подачку спасения.
Эта сладостная картина заставила его губы невольно растянуться в торжествующей улыбке.
Вскоре стражники, оставив в стороне лишь беременную невестку Чжан да госпожу У с Ян и прочих, связали госпожу Цэнь, невестку Сюэ, Бай, Чжэнь, тётушку Фэн, а вместе с ними и старших мальчиков Хэ Хуна и Хэ Жу, повели всех цепочкой, словно преступников.
Не успели они выйти за ворота, как навстречу с ветром, на конях, примчались Мудань и Пань Жун, а следом за ними Гуйцзы, ведущий угрюмого чернолицего воина. При виде этого жуткого зрелища лицо Мудань побелело как бумага: она кубарем слетела с седла, с глазами, полными слёз, кинулась вперёд и крепко обняла госпожу Цэнь.
А Пань Жун вместе с тем чернолицым ринулись к чиновнику Мэн, уговаривая, упрашивая, пытаясь добиться, чтобы он отпустил женщин и детей. Но чиновник Мэн лишь насупился, окаменел лицом и упорно отказывался. Когда же уговоры сделались настойчивей, он и вовсе перешёл на крик, шум и угрозы. Так что Пань Жун и тот воин, сколько ни старались, ничего не могли поделать.
Лю Чан, стоя в стороне, не шелохнулся, лишь с холодной усмешкой наблюдал за происходящим. Он знал: у Мудань немало знакомых, и что бы ни случилось, она непременно найдёт людей, готовых вступиться. Вот и теперь сумела даже Пань Жуна поднять на помощь. Но нынешний день был не таков, как прежние: он выстраивал свою сеть давно, нашёл верных «доброжелателей», собрал доказательства, что не опровергнуть. Пока семья Хэ не будет выжата досуха, пока он не задавит их так, чтобы не могли подняться, он и не подумает остановиться. Пусть знают отныне у них не осталось ни силы, ни гордости, ни защиты.
Люди из семьи Хэ ещё некоторое время пытались спорить на перекрёстке, но всё напрасно связанная вереница родственников всё равно была уведена. Чернолицый воин и Пань Жун утешали Мудань, убеждали не падать духом, а потом вскочили в седло и двинулись следом, опасаясь упустить ход событий.
Мудань же осталась на месте лишь с Гуйцзы рядом. Толпа редела, и она стояла одна, осиротевшая среди людского гула, глядя в спину уведённым близким. Долго, будто окаменев, не могла пошевелиться. Потом вдруг закрыла лицо руками, присела на корточки прямо посреди улицы, и голова её опустилась так, что не видно было глаз. Сколько бы ни подходили к ней женщины из толпы с добрыми словами, она лишь упрямо мотала головой и всё не поднимала взора.
В тот миг сердце Лю Чана словно судорожно сжалось резкая боль обернулась стремительным, почти сладостным упоением. Он крепко стиснул в руке конский кнут и, затаившись в тени, с жадным наслаждением наблюдал за Мудань.
Спустя время, равное одной чайной пиале, она медленно поднялась. На её лице мелькнула судорожная улыбка горше всяких слёз. Оперевшись на руку тётушки, она покачнувшись пошла к воротам поместья Хэ, будто вся тяжесть мира легла ей на плечи.
Лю Чан не выдержал шагнул вперёд, заслонив ей дорогу. Внутри всё кипело от желания выкрикнуть: «Я могу спасти тебя. Мне не нужны ни твои мольбы, ни слёзы лишь одно доброе слово, один мягкий взгляд, и твоя мать, твои невестки и племянники вернутся невредимыми!»
Но Мудань лишь на миг остановилась… и равнодушно прошла мимо, не удостоив его даже взглядом.
Лю Чан задрожал от злости и унижения. Он рванулся за ней, и уже у самых ворот снова перегородил ей путь. Сильным, нарочито громким кашлем заставил её остановиться и, глядя прямо в её лицо, глухо произнёс:
— Дань`эр… я могу помочь тебе.
Мудань подняла глаза и пристально уставилась на него. Она молчала, но взгляд её был тяжёлым, будто пронзал сердце. Лю Чан под этим молчанием заёрзал, дыхание его стало неровным, в груди нарастало раздражение и тут она вдруг заговорила:
— Ты можешь помочь… до какой степени? Сумеешь ли очистить имя моей семьи?
Лю Чан вздрогнул от радости, сердце его бешено заколотилось. Он едва удержался, чтобы не выдать ликования, и сдавленно, почти ласково проговорил:
— Твои братья слишком смелы… То, что они сделали, уже вбито гвоздями в доску. Есть свидетели, есть вещественные доказательства всё указывает на них. Торговля благовониями для вашей семьи уже мертва, лавка не поднимется. Но я могу… Я могу вытащить твою мать, твоих невесток, племянников живыми, невредимыми. Я добьюсь, чтобы твоим братьям облегчили вину, чтобы наказание было мягче.
Он чуть подался вперёд, глаза заблестели хищно и вместе с тем сладострастно:
— Пусть благовония сгорели в огне, но всегда остаётся золото и жемчуга. Торговля ювелирными изделиями куда чище и безопаснее…
Мудань прищурилась, взгляд её стал острым, словно лезвие кинжала:
— Откуда тебе знать, что против них есть и свидетели, и улики?
Лю Чан усмехнулся, и в этой усмешке прозвучала насмешка и торжество:
— Как же мне не знать? Скажу прямо: наверху уже всё решено. То, что творится в зале суда, лишь пустая форма, показ для людей. Если не веришь подожди несколько дней, и сама увидишь конец.
Он приблизился, голос его потяжелел, словно капли яда падали в душу:
— Я только жалею твою мать в её годы оказаться за решёткой… Жалею твоих невесток и племянников им ведь никогда не доводилось терпеть таких мук. Женщине стоит провести за решёткой десять дней, полмесяца и всё, честь потеряна, жизнь сломана. А твои племянники? От их будущего и следа не останется. Что же до твоих братьев… — он тихо засмеялся, — им уготовано иное: кожа вспорота, кости в кровь, страдания без конца.
Лю Чан каков же! мерзкий слизняк!!! видимо самым поганым способом решил вернуть себе Дань Эр !! Принудить её ,подчинить .
Отвратительный тип этот Лю Чан! Психопатия полная… Бедная Мудань! Угораздило столкнуться с таким отмороженным.