Лишь увидев её, госпожа Ду едва заметно приподняла подбородок, но взгляд её сразу заскользил по облику Мудань. Та явилась в зал в нежно-зелёном, с розовым отливом, парчовом жупане и длинной юбке, переливавшейся в свете ламп. В волосы у висков были воткнуты несколько двойных золотых шпилек, но ни капли румян, ни пудры на лице чистая естественная красота, будто нарочно подчёркивающая её бледность. Едва встретившись с хозяйкой, у Мудань покраснели глаза; поднявшись, она сдержанно поклонилась и, стараясь улыбнуться, произнесла:
— Госпожа столь милостива, не гнушается, сама пожаловала взглянуть на ничтожную женщину… Я уж давно думала нанести визит в ответ, да всё не находилось случая. Вот нынче, к празднику, решилась наконец явиться, поклониться госпоже… Боюсь лишь, что моё появление слишком уж неожиданно и дерзко.
Госпожа Ду торопливо поднялась, перехватила её за руки и засмеялась ласково:
— Что за глупости ты говоришь! Я ведь искренне звала тебя в гости. Просто сама ты не шла, а я уж и не могла тянуть насильно.
Она заметила, что Мудань будто хочет что-то сказать, но всякий раз прикусывает губу, словно натолкнулась на трудность. Госпожа Ду, прекрасно угадывая настроение собеседницы, нарочно повела разговор в ином русле: с самым приветливым видом угощала то одним, то другим, советовала отведать сладостей, подносила чай и цветочные плоды, вставляла лёгкие, ни к чему не обязывающие слова, стараясь заглушить и отодвинуть признание, что рвалось наружу.
Но Мудань, придя подготовленной, понимала слишком хорошо: уклончивость госпожи лишь её умелая игра. Потому она неожиданно решительно поднялась, снова склонилась в почтительном поклоне и разом выговорила, не оставив себе пути к отступлению:
— Не стану скрывать, сегодня я пришла не без причины. Взошла в святые покои вовсе не с пустыми руками… дерзаю просить у госпожи о помощи.
Лицо госпожи Ду мигом изменилось: улыбка спала, и она с ласковой заботой поддержала Мудань за локоть, в голосе её зазвучала тревога и участие:
— Ах ты, что же это такое? Зачем же так уничижать себя? Говори, как есть. Всё, в чём я могу заступиться за тебя не откажу, слово даю!
Мудань благодарно склонила голову, и в глазах её мелькнул отблеск надежды:
— Я знала, что у госпожи сердце прямое и горячее, — тихо молвила она. — Значит, не зря я решилась на этот визит.
И, собравшись с духом, она изложила всё, что случилось с семьёй Хэ. Ни словом не коснулась Лю Чана, а только упомянула Сяо Юэси. Голос её дрожал, щеки заливались краской:
— Я не понимаю, как у рода Сяо могла возникнуть эта дикая догадка будто у меня с господином-старшим сыном имелась какая-то недостойная близость… Я ныне оказалась в безвыходном положении, вынуждена, превозмогая стыд, ступить в ваш дом. Осмелюсь молить госпожу: будьте столь милостивы, разъясните, опровергните эти нелепые речи, не дайте мне так поспешно быть выданной замуж на чужбину. За это я буду вечно признательна.
Госпожа Ду не удержалась внутри всё вспыхнуло от негодования. Семейство Сяо и впрямь не знало меры! Разве у них дочерей невиданное множество и надо их срочно пристроить? Или, напротив, у них в доме невесты больше не осталось, и потому они так спешат?
Она ясно вспомнила, как ещё в прошлый раз вежливо отклонила предложение супруги министра Сяо. Вскоре после того вернулся Цзян Чжун, и министр Сяо вновь прислал посредников сватать. Тогда именно госпожа Ду уговаривала старую госпожу: дескать, за Сяо Сюэси ещё стоит понаблюдать. Уговаривала и гуна Чжуна: сперва поговорить с Чанъяном, иначе, если тот в своём упрямстве снова встанет насупротив, пострадают и отношения в семье, и чужое мнение. Так всё и замялось.
С тех пор род Сяо больше на их порог не являлся, и госпожа Ду думала: уж если люди хоть каплю дорожат лицом, то попусту не станут лезть. Кто же знал, что они теперь повернули всё иначе явно решили обойти поместье гуна Чжу и во что бы то ни стало вцепиться, видно, ищут пути с госпожой Ван! Ха! Мечты пустые!
С этими мыслями госпожа Ду изобразила праведное возмущение, воскликнув с негодующим видом:
— Да как же можно быть столь бесстыдными! Какое безрассудство пускаться на такие дела!
Однако, сказав это, она так и не дала ни твёрдого обещания, ни ясного ответа.
Мудань украдкой всматривалась в лицо госпожи Ду, словно стараясь уловить тень её настоящего настроения. В её глазах мерцала тревога, и голос прозвучал тихо, сдержанно, но в нём чувствовалась тоска:
— Я не в силах тягаться с их домом… Только и боюсь, что по моей вине беда обрушится на семью, на братьев. Если род Сяо не поверит оправданиям, они ведь могут озлобиться и пойти на крайние меры… Вот я и решилась просить госпожу о заступничестве. Не знаю лишь… согласится ли госпожа?
Госпожа Ду изогнула губы в полуулыбке, в которой чувствовалась ирония и холод:
— Ах, всё это дело подлое, и глядеть на такое у меня сердце не терпит! Но ты сама понимаешь, что в мирских делах всё куда тоньше и сложнее. Помочь тебе для меня не затруднительно. Только одно условие: ты должна говорить мне правду. Иначе я не смогу правильно рассудить, не смогу рассчитать силы, и тогда помощь обернётся во вред.
Мудань поспешно кивнула, почти шёпотом отвечая:
— Госпожа, спрашивайте.
Госпожа Ду приподняла взгляд; её глаза заострились, словно клинки, пронзая собеседницу:
— Не бывает дыма без огня. Скажи напрямик: что же всё-таки между тобой и старшим сыном? Если не скажешь правду, мне будет трудно рассудить, где поддержать, а где удержаться. И даже если захочу встать за тебя горой могу ошибиться, и тогда выйдет совсем некрасиво.
В душе же госпожа Ду подумала: раз уж дом Сяо так трепещет перед Хэ Мудань, как можно поверить, что между ними и впрямь нет ничего? Чистота этих двоих казалась ей невероятной.
Мудань долго молчала, опустив глаза, и лишь когда госпожа Ду уже начала терять терпение, она глухо вымолвила:
— Я всего лишь дочь торговца… к тому же женщина, пережившая развод. Как я могу быть достойна его?
