Услышав, как Цзян Чанъян легко обронил слово «жёнушка», Мудань невольно метнула в его сторону быстрый взгляд.
— Не зови меня так! — возмутилась она. — Кто позволил тебе болтать подобное?
— Зову или нет — разве есть разница? — с ленивой улыбкой отозвался Цзян Чанъян и протянул руку, требовательно шевельнув пальцами. — Ты ведь обещала отдать мне вышитый мешочек и носки? Давай сюда. А то потом опять забудешь.
Мудань велела служанке принести вещи, при этом с упрёком заметила:
— Неужто ты собираешься надеть их уже завтра?
— А разве их сделали для того, чтобы пылились без пользы? — парировал он с лёгкой насмешкой. — Лучше скажи: что та женщина велела тебе исполнить?
Мудань сразу поняла, что он говорит о госпоже Ду.
— Она всё ещё не до конца доверяет мне, — призналась девушка. — Потому и не стала откровенничать, только сказала: раз уж по её расчётам ты непременно вернёшься к празднику Фонарей, то в тот день велела мне пойти смотреть огни и действовать по её указанию. Но теперь, раз ты приехал раньше, возможно, её замыслы изменятся.
Скрыть возвращение Цзян Чанъяна было невозможно: если кто-то захочет непременно узнает. Вероятно, уже многие знают о его прибытии.
То ли госпожа Ду задумала выставить его на посмешище и опорочить имя, то ли хотела разрушить брак, который она воображала столь выгодным… В любом случае цель у неё одна наследное место в доме гуна Чжу.
Цзян Чанъян помолчал, обдумывая услышанное, и, наконец, произнёс:
— Пускай. Пусть выдумывает хитрости, всё равно она добивается лишь одного. Но вот насчёт завтрашнего пира будь осторожнее. Я ещё пошлю с тобой человека. Если почуешь неладное, сразу уходи. Не нужно церемониться с ними!
Мудань послушно кивнула, взяла из рук Куань`эр мешочек и носки и передала их Цзян Чанъяну.
В этот миг вошла госпожа Цэнь и, ласково улыбнувшись, сказала:
— Уже поздно, минул второй час ночи. Пора отдыхать.
Лишь тогда двое нехотя простились друг с другом и, пробираясь сквозь снег, разошлись по своим покоям.
Для Цзян Чанъяна и его людей отвели дворик, который уступили братья Хэ Хун и Хэ Жу. Простившись с Хэ Хуном, проводившим его до ворот, он заметил, что в соседних покоях всё ещё горит свет. Подошёл, тихонько постучал, затем приоткрыл дверь и вошёл. Внутри сидел только У Сянь.
— А где Шунь-хоур[1]? — спросил он.
У Сянь рассмеялся:
— У него снова старая привычка. Пока не разведает местность как следует, не может спокойно уснуть.
Цзян Чанъян сурово нахмурился:
— Здесь — женская половина дома. Скажи ему, пусть не ведёт себя безрассудно! Немедленно возвращается. Идите все ко мне в комнату, у меня есть поручение.
У Сянь мельком глянул на маленький свёрток в руках Цзян Чанъяна, кивнул и поднялся, собираясь выйти на поиски. Но едва дошёл до двери, как вдруг раздался звонкий, переливчатый голос, чистый и лёгкий, словно пение иволги:
— молодой господин думает, что Шунь-хоур не знает меры? Я прекрасно понимаю, где граница дозволенного. Что не должно быть увидено — не увижу, что не должно быть услышано — не услышу. Никогда не допущу, чтобы нас вышвырнули прочь!
С этими словами в комнату впорхнул юноша лет двадцати с небольшим. Невысокого роста, сложенный крепко, лицо гладкое, белое, без единой пушинки, черты лица изящные, почти девичьи. У виска сияла веточка красной сливы, ещё хранящая прозрачные, капли растаявшего снега. Улыбаясь, он легко поклонился Цзян Чанъяну, сложив руки.
Цзян Чанъян уселся на циновку и сказал с оттенком укора:
— Ах ты, Шунь-хоур! Опять пошёл воровать чужие цветы.
Тот прикрыл рот ладонью, жеманно захихикал и, изогнув тонкие пальцы в орхидейном жесте, протянул:
— Раз уж я рождён столь прекрасным, словно цветок, разве странно, что мне дарят веточку в украшение? Что же в этом дурного?
Цзян Чанъян ещё не успел ничего ответить, как У уже передёрнулся, поёжился от холода и, зажимая грудь, простонал:
— Да чтоб меня! Господин, скорей скажи, в чём дело, а то я такого не выдержу!
Цзян Чанъян бросил на Шунь-хоура холодный взгляд. Тот тут же сорвал веточку цветка из волос, спрятал руки за спину и выпрямился, делаясь серьёзным до комичности:
— Прошу, приказывай, молодой господин!
Цзян Чанъян указал на стоящий напротив полумесяцем изогнутый табурет:
— Садись.
Дождался, пока оба устроились, и только тогда заговорил:
— Завтра на заре я должен явиться во дворец к императору. У Сянь пойдёт со мной. А ты, Шунь-хоур, останешься здесь и отправишься вместе с госпожой Хэ на пир.
Он сделал короткую паузу и добавил:
— А вернувшись, обязан отвечать на все мои вопросы.
Мудань спала той ночью удивительно спокойно, словно все тревоги на время покинули её сердце. И лишь когда на рассвете протяжно загрохотали утренние барабаны, возвещая начало дня, она открыла глаза.
В комнате не зажигали огней, но в полумраке уже мерцал первый свет зари. Девушка поднялась, отодвинула расписную ширму и соскользнула с постели. Подойдя к окну, она приподняла створку и перед взором её развернулась чарующая картина.
Всё вокруг было укутано серебристым убранством зимы: крыши домов лежали под тяжестью снега, ветви садовых деревьев гнулись под белым покрывалом, а с карнизов свисали длинные ледяные крюки. В их прозрачных гранях отражались огненные отблески красных фонарей, ещё догоравших под галереей, и холодный зимний свет смешивался с их мягким, тёплым сиянием. Картина была столь нежна и прекрасна, что дух захватывало.
Услышав движение, Шу`эр поспешила в комнату. Вместе с Куань`эр они внесли зажжённые лампы и кадку с горячей водой. Увидев хозяйку у окна, вглядывающуюся в заснеженный сад, Шу`эр заговорила:
— Куань`эр только что ходила за водой и говорит, что снегу намело уже с ладонь толщиной. Небывалый снегопад в этом году! Хорошо ещё, что господин Цзян вернулся прошлой ночью, а не позже… Иначе его непременно задержало бы в дороге!
— Верно… — откликнулась Мудань и подошла умыться. Ополоснув лицо, она спросила: — А госпожа уже поднялась?
Вопрос Мудань был обронён невзначай, но служанки отлично поняли скрытый смысл: её интересовало, встал ли уже Цзян Чанъян. Шу`эр и Куань`эр обменялись быстрым взглядом и, не удержавшись, дружно улыбнулись.
— Встал, встал! — засмеялись они. — Господин Цзян поднялся ещё с зарёй. Позавтракал вместе с молодым господином Хуном, а едва только прозвучал утренний барабан, так сразу и отправился к Императорскому дворцу.
— Так рано?.. — Мудань удивлённо приподняла брови. Но в следующее мгновение её губ коснулась лёгкая улыбка. Она вытерла лицо шёлковым платком и уселась перед зеркальным столиком.
— Сделай мне причёску под мужской образ, — велела она спокойно. — И подай тот новенький узкий кафтан из бирюзового парчового шёлка с круглыми цветочными узорами, что я недавно велела сшить.
Прошло немного времени, и наряд был завершён. Мудань в зеркале напоминала изящного юношу: тонкие брови, свежий румянец, мягкие линии лица подчёркивала сдержанная мужская причёска и строгий фасон одежды.
Шу`эр, не удержавшись, захлопала в ладоши и воскликнула:
— Ах, какой статный молодой господин! Любая девушка, не зная правды, непременно потеряла бы голову при виде такого красавца!
Мудань, и сама довольная образом, ещё раз внимательно оглядела своё отражение, поправила шапочку и усмехнулась:
— Шу`эр, ты тоже переоденься и поедешь со мной.
После утренней трапезы Гуйцзы привел к госпоже Мудань Шунь-хоура.
Он был облачён в одежду молодого слуги, однако в осанке и каждом его движении сквозила изнеженная прелесть. Черты лица нежные и правильные, кожа бела и чиста, словно свежевыпавший снег, а голос ясен, как переливчатая песнь иволги. На первый взгляд трудно было поверить, что перед ними юноша: скорее он напоминал барышню, переодетую в мужской наряд.
Мудань, не имевшая случая увидеть его накануне, теперь остановилась в изумлении. Её взгляд неосознанно задержался на горле Шунь-хоура, отыскивая признак мужской природы.
— Как твоё имя? — спросила она негромко.
Шунь-хоур слегка подтянул ворот одежды, скрывая шею, и с улыбкой ответил:
— Слугу звать Шунь.
Мудань заметила его движение и поспешно отвела глаза, притворяясь безразличной. Она переменила тему, не желая выдавать своей растерянности.
[1] 顺 (шунь) — «послушный, покорный, мягкий, благосклонный, идущий по течению».猴 (хоур) — «обезьяна».
