Вскоре явился Люй Фан, чтобы сопровождать их. Мудань поднялась и сказала:
— В путь.
Шунь-хоур сложил руки и, с оттенком жеманной учтивости, произнёс:
— Госпожа, прошу.
Когда Мудань проходила мимо, её коснулся тонкий, редкостный аромат, лёгкий и прозрачный, не свойственный мужскому полу. Дыхание его было подобно благоуханию весенних садов, и сердце девушки непроизвольно вздрогнуло. Она вновь взглянула на Шунь-хоура — тот встретил её взором и одарил улыбкой, в которой светилась пленительная женственность.
Мудань смутилась, неловко рассмеялась и поспешно отвела лицо, торопливо выйдя наружу.
— Я слышал, что дела в твоём доме уже обрели ясность, — заговорил Люй Фан, увидев Мудань в мужском облачении и в сопровождении нескольких человек. — Потому и думал, что ты, пожалуй, не явишься сегодня. — Его лицо озарилось искренней радостью.
Мудань же ответила сдержанно и серьёзно:
— Пусть и так, но есть узы, что требуют должного завершения. Человека нельзя освободить в одночасье, если не достигнуто равновесие между всеми сторонами. Чем скорее удастся уладить всё чисто и окончательно, тем будет лучше. К тому же мне самой любопытно взглянуть на зимние пионы, привезённые с юга, из Цзяннани.
Заметив, что взгляд Люй Фана изменился и стал каким-то особенным, она, чуть улыбнувшись, спросила:
— Что ты так на меня смотришь?
— Я слышал, будто ты отважилась ударить в барабан у Дэнвэнь, — ответил он с неподдельной серьёзностью. — Никогда бы не подумал, что ты решишься на это. К счастью, нашёлся человек, кто заступился за тебя. А если бы нет, тебе пришлось бы стоять до конца, как бы трудно ни было. Не взыщи за откровенность, но скажу прямо: в твоём положении это был шаг отчаянный, хоть и понятный в твоём горе. Ты тогда слишком поспешила. Раз уж приняла моё приглашение, следовало выждать и посмотреть, как обернётся дело. Если бы я знал об этом раньше непременно удержал бы тебя.
Люй Фан, будучи сторонним человеком, как мог постичь все хитросплетения происходящего? Да и сам он, по правде сказать, был всего лишь пешкой в чьей-то большой игре.
Мудань печально улыбнулась:
— Да, я поспешила… Ведь в дом прислали зубы моих братьев.
— Зубы твоих братьев?.. — Люй Фан даже ощутил, будто собственные зубы заныли от этих слов. Он невольно перевёл взгляд и встретился глазами со Шунь-хоуром. На миг опешил: принял его за Шу`эр, переодетую в мужское платье. Удивился про себя почему Мудань решила взять с собой столь жеманную «служанку» в мужском обличье? Не знал он, что подобное притворство лишь накликало беду, отправляясь на подобное пиршество.
Потому осторожно, почти с намёком, он сказал:
— Там будет множество мужчин. Лучше бы тебе взять с собой ещё пару настоящих слуг так безопаснее и удобнее.
«Настоящих слуг…» — мысленно повторила Мудань. Она скользнула взглядом по Шунь-хоуру, который, улыбаясь безмятежной, почти девичьей улыбкой, явно не придавал словам никакого значения.
— Этого довольно, — спокойно ответила она. — Идём.
Люй Фан понял, что возражать дальше неуместно, и лишь подумал про себя: «Ну что ж… Придётся мне самому внимательнее приглядывать за ними в тот час».
Пир, устроенный другом Сяо Юэси, происходил в доме в квартале Цзюдэфан.
Младший слуга провёл Мудань и Люй Фана по влажной от снега каменной дорожке, что недавно была тщательно очищена, и привёл их к садовой тёплой беседке.
Войдя внутрь, они увидели лишь одну фигуру — Сяо Сюэси, облачённую, как и Мудань, в мужское платье. Девушка сидела за низким столиком, перед собой расстелив листы тонкой шушской бумаги. Внимание её было всецело устремлено на красную сливу, что цвела у беседки посреди снегов. Сюэси уверенной рукой выводила тушью её изящные ветви и тонкие лепестки.
Услышав шаги, она не повернула головы, лишь тихо сказала:
— Старшие братья отправились в сторону сада любоваться снежным пейзажем. Придётся немного подождать.
Люй Фан подошёл ближе и, взглянув на картину, улыбнулся:
— «Снежная слива — кость её горда среди стужи[1]». Вот это дух!
Сяо Сюэси, и сама довольная своим трудом, знала, что этот свиток лучший из всего, что доводилось ей писать. Но вслух лишь притворно отмахнулась несколькими смиренными словами, а затем слегка повернула тело, так, чтобы Мудань могла получше рассмотреть рисунок.
Эта картина, в самом конце, должна была оказаться в руках Цзян Чанъяна.
«И в музыке, и в игре, и в письме, и в живописи — во всём она являет искусство истинной дочери знатного рода» — с лёгкой улыбкой подумала Мудань и выбрала себе место, где можно было присесть. Но тут же заметила: Шунь-хоур куда-то исчез.
Она знала тот человек принадлежит к людям Цзян Чанъяна, потому и держит себя в рамках, но всё же сердце Мудань тревожно сжималось: лишь бы его не разоблачили.
Вскоре в беседку вошёл слуга и, почтительно склонившись, возвестил:
— Несколько юных господ наслаждаются снегом у озера Чуньсяо. Там они велели накрыть столы и прислали меня пригласить господ пойти вместе любоваться снегом и видом озера.
Сяо Сюэси в спешке завершила картину: добавила последнюю мазок кисти и лёгким росчерком вывела стихи, словно дракон взметнулся, и феникс расправил крылья:
«Деревья замёрзли — вот-вот переломятся,
Лишь корень один хранит тёплую жизнь.
В деревне, что укрыта глубоким снегом,
Лишь прошлой ночью распустилась одна ветвь.
Ветер приносит её сокровенное благоухание,
Птица подкралась, вглядываясь в чистую красоту.
В будущем году, если вновь по законам весны,
Первым расцветёт на помосте Ванчунай[2]».
Стихи легли на бумагу, и тут же рядом появилась подпись. Сюэси вынула из вышитого мешочка крохотную личную печать и поставила киноварный оттиск.
— Цай`эр, — велела она маленькой служанке, — дождись, пока просохнет, и тогда бережно сверни, чтобы передать мне.
Мудань бросила взгляд на оттиск печати и заметила четыре изящных, выполненных печатным письмом иероглифа: «Хозяйка, собирающая благоухание».
Когда Мудань с товарищами покинула беседку, Цай`эр по-детски старательно уселась рядом с картиной, терпеливо ожидая, пока тушь просохнет.
Вдруг донёсся шум, и вслед за ним раздражённый голос:
— Звать гостей в сад, а дорожки как следует не вымести что за непорядок!
За этим последовал мягкий, сдержанный оклик:
—Сяо Ба, не дерзи.
Тот, поникнув, но всё же оправдываясь, ответил:
— Но, молодой господин , вы упали, испачкали одежду… Как же теперь быть?
Господин же отозвался с лёгкой улыбкой:
— Ничего страшного. У меня есть запасное платье. Вон впереди стоит тёплая беседка можно войти и переодеться. Сходи, спроси сперва, не занято ли внутри.
Цай`эр, услышав, что гости упали на дорожке, не посмела медлить. Она поспешно подняла полог и выбежала навстречу. Узнав, что это сам господин из дома гуна Чжу, она почтительно склонилась и любезно пригласила:
— Внутри никого нет, кроме меня одной.
Услышав это, Цзян Чанъи ощутил разочарование. Разве не говорили, что здесь осталась одна Сяо Сюэси? Куда же она подевалась?
Но в следующее мгновение его взгляд упал на стол. Там лежала свежая картина с изображением сливовых ветвей, и в углу чернел оттиск печати с четырьмя иероглифами — «Хозяйка, собирающая благоухание». И тут же в сердце его вновь вспыхнул живой интерес.
[1] Выражение «Снежная слива — кость её горда среди стужи» — традиционный образ в китайской культуре, символизирующий благородного человека, сохраняющего стойкость и чистоту духа даже перед лицом испытаний и лишений.
[2] Это стихотворение — классический образец жанра иньхэ (стих в подражание или на тему), где цветок сливы (梅, мэй) служит символом стойкости и благородства. Авторство этого текста восходит к традиции поэзии эпохи Тан и Сун, в частности к образам, разработанным поэтами Линь Бу (林逋, X–XI вв.) и Лу Ю (陆游, XII в.). В сцене романа этот стих написан героиней Сяо Сюэси, но сам образ — из арсенала китайской литературной традиции: цветущая слива среди зимы — знак возвышенного духа, не поддающегося стуже и невзгодам.
