Оставим пока Мудань и госпожу Бай их бесконечную радость от встречи и тайные разговоры, а также благодарности, которые Цзян Чанъян воздавал Пань Жуну. День стремительно клонится к вечеру, и вскоре пришлось распрощаться с супругами и отправиться назад, в квартал Сюаньпин.
Когда добрались до Сюаньпина, в переулках уже легла лёгкая сумеречная тень, воздух становился влажным и прохладным. Но Цзян Чанъян всё ещё держал Мудань за руку, тянул её в разговор, будто и не думал уходить.
Мудань, засмеявшись, взмахнула плетью и легко хлестнула его по рукаву:
— Довольно! Уже довела тебя до порога, а ты всё медлишь. Скоро ворота закроют!
Цзян Чанъян, окинув взглядом стоящих в отдалении У Сянь, Шунь-хоур и Гуйцзы, что притворялись равнодушными, но зорко следили за ними, вдруг ловко перехватил её руку, прихватил плеть и, воспользовавшись моментом, незаметно переплёл пальцы с её ладонью. Склонившись, он тихо прошептал:
— А если я нынче ночью снова приду к тебе?
Его ладонь была тёплой, крепкой, с лёгкой шершавостью от тонких мозолей. Она словно полностью вобрала в себя её маленькую руку, укрыв и оберегая её. Мудань очень нравилось это ощущение. И потому, озорно приподняв пальчики, она мягко поцарапала его ладонь изнутри.
Голос её при этом звучал твёрдо и решительно:
— Нет! Нельзя. Моя мать ни за что не позволит.
Цзян Чанъян и не рассчитывал, что она согласится. Он легко мог представить себе, как госпожа Цэнь встретила бы его, если бы он вновь задержался в доме Хэ: и смущение, и неловкость, и вежливые, но настойчивые увещевания вернуться восвояси. Сегодняшний день уж точно был не похож на вчерашний.
Он тяжело выдохнул, сжал её непослушные пальцы, будто наказывая за озорство, и несколько раз крепко стиснул. Взгляд его смягчился, голос зазвучал низко и доверительно:
— Ладно, будет, по-твоему. Ты хозяйка слова. Знаешь ли… носки, что ты сшила, такие тёплые. Надевать их одно удовольствие.
Мудань вскинула изогнутые брови и просияла счастливой улыбкой:
— Правда?
Цзян Чанъян блеснул белыми зубами и с самой искренней улыбкой сказал:
— Конечно правда! Когда я тебя обманывал?
Он почесал затылок и, слегка смутившись, добавил:
— Все прочие мои носки давно износились, до дыр протёрлись, и зашить их некому, носить невозможно. Только твои две пары у меня и остались, да и те приходится менять по кругу.
Мудань с готовностью, будто это само собой разумеется, ответила:
— Ну так я сошью тебе ещё несколько!
Цзян Чанъян в душе ликовал, украдкой взглянул на У Сяня, стоявшего неподалёку, и, понизив голос, таинственно сказал:
— А напоследок расскажу тебе смешное. У Сянь, представляешь, его жена тайком вложила в его пояс вату, заставила носить, чтоб живот не застудил. Он прячет от нас, будто воры за ним гонятся. А я случайно увидел посмеялся, а он мне в ответ: «Вы ничего не понимаете!»
— Глупый! — Мудань шутливо хлопнула его ладонью. — И это, по-твоему, шутка? Да она просто заботится о нём, чтоб живот не мёрз, когда он вне дома.
— Ох! — Цзян Чанъян распахнул глаза, будто только что понял. — Так вот оно что?..
Умеет же хитрить! — подумала Мудань. — Всё ему подавай, а сам ещё хочет, чтобы ему дарили добровольно. Ей стало и смешно, и досадно.
— Есть у меня для тебя, — фыркнула она. — Но только если осмелишься носить. Ну всё, довольно. Теперь иди уж!
Она вспомнила: это будут ярко-красные носки с вышитыми тиграми. Посмотрим, рискнёт ли надеть?
— Ты осмелишься сшить, а я осмелюсь надеть! — рассмеялся Цзян Чанъян.
Он крепко сжал её ладонь, быстро огляделся по сторонам: всё спокойно, никто не видел. И тогда, поддавшись желанию, которое томило его с прошлой ночи, он молнией склонился и поцеловал её в щёку, быстро, как вор. А потом тут же, смеясь, отскочил:
— Через два дня я приду встречать братьев!
Уж и братьев заодно позвал… Совсем по-хозяйски!
Мудань прижала ладонь к щеке, туда, где он успел её коснуться. И, нахмурившись нарочито строго, окликнула его:
— Стой! Ты знаешь ли… Я уже давно хочу сказать тебе одну вещь.
Цзян Чанъян замер, обернулся и увидел Мудань: она стояла, нахмурив брови, ладонью прикрывая щёку, которую он только что успел коснуться. Вид у неё был строгий, даже сердитый.
Он растерялся. Ну и что такого? Не впервой ведь… Она и сама целовала меня, стоит ли так сердиться? Но раз уж сердится, лучше сразу признать вину.
Он неловко усмехнулся и пробормотал:
— Дань`эр… виноват я. Больше так не стану.
— Впредь и вправду не осмелишься? — её брови постепенно разгладились, в глазах заискрилось скрытое веселье.
Цзян Чанъян вдруг всё понял: она нарочно его разыгрывает!
Он ткнул в неё пальцем и в полушутку воскликнул:
— Ах ты, проказница!..
Мудань мягко перехватила его палец, опустила глаза, и из её уст вырвался тихий смех. Потом, едва слышно, она сказала:
— А я ведь тебе говорила? Мне с тобой так хорошо… спокойно, будто всё на свете можно забыть. Рядом с тобой я ничего не боюсь.
Цзян Чанъян опешил. В горле вдруг словно встал тяжёлый ком и горько, и сладко, и тяжело. Слова не находились. Он лишь смотрел на Мудань, улыбаясь сквозь волнение, а потом развернул ладонь и крепко сжал её руку.
Долго молчал. И только спустя миг тихо сказал:
— Дань`эр… Я хочу всю жизнь быть к тебе добр. А ты должна всю жизнь быть добра ко мне. Иначе я тебе этого не прощу.
Мудань подняла лицо и, улыбнувшись, посмотрела прямо в его глаза. В вечерних сумерках они ясно видели друг друга, в её взгляде был он, а в его взгляде она.
Зазвучали барабаны. У Сянь негромко покашлял, напоминая о времени. Мудань мягко высвободила свою ладонь из его пальцев, махнула ему рукой и со смехом сказала:
— Ночь темна, дорога скользкая будь осторожен. Завтра отдохни как следует, а послезавтра я приготовлю дома вкусное и буду ждать вас.
Цзян Чанъян посмотрел на неё с неохотой расставаться, нахмурился чуть-чуть и протянул:
— Так я всё-таки ухожу?..
Мудань с улыбкой провожала взглядом Цзян Чанъяна, пока его силуэт не растворился во мраке улицы. Лишь тогда, всё так же улыбаясь, повернулась и направилась к воротам дома Хэ.
Сегодня был поистине добрый день. А`Синь выглядела счастливой, Пань Жун держался заботливо и с пониманием, а Пань Цзин был по-детски мил и непосредственен. Она собственными глазами видела, как брат и сестра из дома Сяо оказались втянуты в ловушку и превратились в пешки в игре Цзян Чанъи; а затем как сам Цзян Чанъян ради неё отказался явиться на встречу с гуном Чжу, который следил за каждым её движением.
Нет, Мудань вовсе не радовало, что отец и сын могли рассориться из-за неё. Но ей сладко было ощущать, что именно её поставили на первое место, что её ценят превыше всего.
Вспомнив о гуне Чжу, она ощутила лёгкий холодок в сердце, но тут же отмахнулась. Что бы ни случилось, хуже того, что ей довелось пережить прежде, уже не будет. И потому снова улыбнулась.
Она глубоко вдохнула, полной грудью впитывая в себя аппетитные запахи ужина, что доносились из дома, и, подняв голос, звонко окликнула:
— Я вернулась!
