— А самое горькое сожаление всей моей жизни в том, что именно ты его отец! — с холодной усмешкой произнесла госпожа Ван. — Ну и что, что он дерзок и горд? Разве не ясно — не каждому в этом мире дано право на такую дерзость.
Она лениво провела рукой прямо перед глазами Цзян Чжуна, словно отгоняя назойливую муху:
— Перестань так таращиться. Ты и без того уже стар и безобразен, а с таким взглядом и вовсе походишь на скучного, одряхлевшего старика.
Слова её были острее ножа, и каждый удар приходился прямо в сердце. Как она могла вымолвить такое признать, что больше всего жалеет о том, что он, Цзян Чжун, является отцом Цзян Чанъяна! Это было выше всякого терпения.
— Ты!.. — лицо его налилось кровью, глаза вылезли из орбит. Казалось, вся кровь в жилах вздыбилась, с гулом бросилась к голове, и разум начал меркнуть. Тяжёлое дыхание перехватывало грудь, в висках шумело, мир перед глазами начинал кружиться. Ему едва не захотелось схватить и с силой опрокинуть высокую резную ширму, стоящую посреди зала.
Но он знал, нельзя. Ни за что. С последними усилиями воли Цзян Чжун заставил себя сдержаться, удержать наружу хлынувший гнев, не дать ему изуродовать лицо перед домочадцами. Пусть ярость разрывала его изнутри, внешне он принудил себя к тяжёлому спокойствию.
Госпожа Ван заметила, как в его взгляде сверкнула угроза, как налилось кровью лицо и вздулись жилы на шее. И, вместо того чтобы смутиться, она рассмеялась:
— Посмотри-ка… Долго носил на себе титул гуна, вот и располнел. Глаза твои теперь хоть таращи, хоть нет всё равно не такие, как прежде, не пугают. Не гневайся зря. Если тебе невмоготу здесь сидеть ступай обратно. А вернёшься домой, хорошенько поразмысли. Только не вздумай снова во всём винить других, отказываясь признать свои промахи.
Эти слова были как щелчок по лицу. Цзян Чжун не выдержал, ярость выплеснулась наружу, и он едва не подпрыгнул от злобы:
— Это тебе стоит хорошенько подумать! Та женщина не способна рожать! И такую невестку ты хочешь принять в дом?!
Сердце госпожи Ван на миг дрогнуло. Эти слова пронзили её, как так? Откуда ему известно? Ведь Чанъян ни разу не упоминал об этом перед ней.
Заметив её внезапное молчание, Цзян Чжун испытал торжество. Вот наконец-то он сумел взять верх! С важным видом он опустился на сиденье, сложив руки, и, словно мудрый наставник, произнёс неторопливо, с тяжёлым весом в каждом слове:
— Этот мальчишка скрытен и замкнут, я сразу догадался, что он утаил от тебя правду. Но если уж ему так нестерпимо люба эта женщина пусть возьмёт её в дом как наложницу. Это, самая большая уступка, на какую я способен.
Госпожа Ван не могла выносить его самодовольного вида. Она лишь скользнула по нему холодным взглядом и негромко, но оттого ещё язвительнее произнесла:
— И снова ты ошибся. Между нами с ним нет тайн, он всё мне рассказал. Сказал, что это лишь злые пересуды, выдуманные людьми с чёрным сердцем. А ты, который всегда так гордился своей проницательностью, и сам в эти глупости поверил? Более того ещё и повторяешь их! Забавно… — её губы изогнулись в ледяной усмешке. — «Взять в дом как наложницу»? Ха! Вот уж действительно смешно. Разве нужно нам твоё позволение? Смешно до нелепости! И вновь, видишь ли, я вынуждена пожалеть о том, что именно ты оказался его отцом.
— Ты переходишь все границы! — яростно выкрикнул Цзян Чжун. Он слышал, как её губы снова и снова обрушивают на него это проклятое «смешно», и особенно ту ненавистную фразу, которую он не мог вынести даже единожды, а теперь был вынужден услышать вновь. Слова застряли в горле; он почувствовал себя лишённым возможности ответить.
Некоторое время он молчал, подавленный и злой. Наконец, поняв, что более не в силах сидеть напротив этой женщины, Цзян Чжун тяжело поднялся. С отвращением, но уже усталым голосом произнёс:
— Делай что хочешь. Но я заранее говорю прямо: я никогда не соглашусь на ваш произвол. Не веришь посмотрим, время всё расставит.
Госпожа Ван даже не удостоила его взглядом.
— Я устала, провожать тебя не стану, — бросила она холодно.
Едва за Цзян Чжуном закрылась дверь, её лицо потемнело. Она стремительно поднялась и приказала слугам:
— Живо приготовьте благовонное горячее купание! Пусть подадут хороший стол вино и лучшие яства. А вы ступайте к воротам улицы: как только старший сын Цзян вернётся, немедля приведите его ко мне!
В душе её клокотал гнев. «Неблагодарный мальчишка, — думала она. — Осмелился пойти против матери! Нашёл жену и тут же забыл о той, что его взрастила. Да ещё и решился меня обмануть! Чуть было не выставил меня посмешищем!»
А тем временем сам Цзян Чанъян вместе с У Сянем и Шунь-хоуром успели вбежать в ворота квартала под последний удар барабана. Едва тяжёлые створы сомкнулись за их спинами, Цзян Чанъян, радостно обернувшись к спутникам, сказал:
— Вот это мы рассчитали время! Просто безукоризненно.
У Сянь не ответил, лишь кивнул в сторону вперёд.
Цзян Чанъян обернулся и сердце у него невольно ёкнуло. На коне неподалёку, чернее тучи, сидел Цзян Чжун. Лицо его было мрачно, словно закопчённое днище котла, а тяжёлый взгляд упал прямо на сына.
«Как? Он всё ещё здесь? Неужели не уехал?» — с досадой подумал Чанъян. Но и сам же понял: ведь он гун, у него ворота особняка выходят прямо на главную улицу, входить и выходить ему вовсе не нужно через ворота квартала, в этом он куда свободнее прочих.
Пришлось Чанъяну сдержаться. Он соскочил с коня, поклонился и почтительно произнёс:
— Сын задержался по делам и тем заставил вас ждать. Простите. Но нынче уже поздно, может быть, мы перенесём наш разговор на другой день?
За это время Цзян Чжун успел кое-что уловить в характере сына: тот умел уворачиваться, а сегодня явно намеренно ушёл в сторону, подставив вместо себя Айю. Вспомнив недавнее дерзкое поведение той девчонки, Цзян Чжун снова ощутил, как в груди у него всё перекрутилось от злости.
Он холодно бросил:
— Если речь пойдёт о твоём браке с девушкой Хэ, то знай: у меня есть время только сегодня. Хочешь говорить — говори, не хочешь — решай сам.
Цзян Чанъян помедлил, словно взвешивая, стоит ли ввязываться, и наконец тихо сказал:
— Тогда ступайте ко мне, и там поговорим.
Но Цзян Чжун упрямо вскинул голову:
— Нет! Мы пойдём в поместье гуна!
В его сердце клубилось множество вопросов к сыну. Он должен был спросить про тот скандальный случай с выброшенными дарами от государя, про банкет-извинение госпожи Ду, да и про сегодняшний переполох с Чанъи и Сяо Сюэси. Всё — нитка к нитке — тянуло к Цзян Чанъяну.
Однако тот лишь спокойно ответил, не меняя выражения лица:
— Завтра мне предстоит идти во дворец, и нынешнюю ночь я должен посвятить приготовлениям.
Он говорил ровно, но в голосе слышалось нежелание продолжать. Ясно было: Чанъян вовсе не намерен обсуждать что-либо сегодня, и встреча эта обречена закончиться без всякого согласия. Но и злить отца он пока не хотел, лучше было уйти в сторону, сохранив холодную учтивость.
