Цзян Чжун, видя, что Чанъян упрямо отказывается, ощутил, как в груди его разгорается всё более яркое пламя. Он уже открыл рот, собираясь сурово отчитать сына, как вдруг неподалёку раздался звонкий девичий голосок:
— Молодой господин, госпожа в гневе! — проворно сообщила это Иньтао, ближайшая к госпоже Ван служанка. — Она говорит: уж больно далеко путь держала, а ты ни вина ей не подал, ни яств не приготовил, да и самого тебя в глаза не видно. Велела скорее возвращаться и разделить с ней трапезу иначе тебе несдобровать!
«Что? Уже приехала? Так скоро?» — изумился Чанъян. Он-то думал, что раньше завтрашнего дня мать никак не доберётся.
Мысль о встрече наполнила его радостью, на лице заиграла улыбка. Бросив быстрый взгляд на Цзян Чжуна, он сразу понял: отец с матерью уже повидались, и, судя по всему, встреча та обернулась для старика унижением.
Тогда Чанъян негромко усмехнулся, сложил ладони в поклоне и сказал с лёгкой насмешкой:
— Моя мать прибыла издалека, давненько мы не виделись. Я и сам соскучился. Так что пойду сперва к ней. А вы… не спешите, идите своим путём.
Цзян Чжун с тоской проводил глазами Чанъяна, который, словно его и не существовало, обошёл стороной и сразу зашагал к служанке. Склонившись к ней, сын вполголоса о чём-то говорил, и вскоре раздался его звонкий, лёгкий смех радостный, свободный, искренний. В каждом жесте, в каждом слове сквозила неподдельная радость от скорой встречи с матерью.
И тут, словно невидимой рукой, в памяти Цзян Чжуна всплыли слова Айю, что недавно бросала ему в лицо: «Между ними нет тайн. Их привязанность крепка, как у сердца и тени».
И правда стоило Чанъяну увидеть мать, он светился словно солнце. А встретив его, отца, в лучшем случае холоден, безразличен, чаще же и вовсе мрачен лицом. Ни единой лишней фразы, ни словечка о делах, ни крупицы откровенности. Всё, что творилось в жизни сына, всё, чем он жил, приходилось узнавать от посторонних.
Такое положение бросало тень. В глазах всех вокруг он выглядел чужим, лишним, ненужным. И даже император как-то намекнул с холодной усмешкой: «Ты слишком явно питаешь слабость к младшему сыну, а старшего оттолкнул».
Цзян Чжун почувствовал, как эти слова режут изнутри, словно соль на рану.
Что же это за отец? — с горечью подумал он. — Да ведь я в его глазах хуже чужака.
Ведь разве это была его вина? Разве не хотел он сам воспитывать Чанъяна? Но тогда, в те давние годы, он не смог противостоять ярости Айю, её отчаянным угрозам чуть ли не жизнью своей она упиралась, и он уступил, позволил ей забрать сына.
Он, однако, надеялся… Надеялся, что Айю, никогда не ведавшая тягот, не знавшая лишений, попробует сама вкус горечи, столкнётся с трудностями, тогда вернётся к нему, и они продолжат жить, как прежде.
Но этого не случилось. Айю так и не оглянулась. Более того она воспитала его сына таким, что тот словно чужой, словно враг. Значит ли это, что, превратив сына в оружие против отца, она обрела удовлетворение?
Столько лет прошло, через какие бури судьбы они ни прошли, а её сердце так и не стало шире. Всё та же обида, всё то же мелочное мщение!
Чем больше думал об этом Цзян Чжун, тем сильнее сжимался в нём гнев. Когда стража наконец распахнула ворота квартала, он с силой стегнул коня. И, поднявшись в стременах, пустил его вскачь по пустынной ночной улице. Пусть пена ложилась на морду жеребца, пусть пот промачивал тяжёлое одеяние, лишь в этом бешеном беге он мог дать выход душившей его злобе, лишь так мог вырваться из плена собственной ярости.
Цзян Чанъян шёл неторопливо, слушая щебетливую речь Иньтао. Та, сияя глазами, без конца пересказывала всё, что случилось в дороге.
— Изначально господин Фан советовал госпоже не спешить, — говорила она, — если выпадет снег или дождь, лучше остановиться, дать людям и лошадям отдохнуть. Но госпожа не послушала: ей лишь хотелось скорее повидать молодого господина. Потому даже в густую метель повозку не останавливали. Когда же снегу намело так, что колёса увязли и повозка не могла идти дальше, госпожа сама сошла с неё и, оседлав коня, продолжила путь. Так и случилось, что к самому закату мы поспели в город.
Чанъян, слушая, ощущал, как сердце его наполняется теплом. Невольно с улыбкой спросил:
— А когда же сам господин Фан прибудет?
Иньтао удивлённо моргнула, потом понизила голос, будто выдавая тайну:
— Не ведаю. Перед самым отъездом госпожа с ним поссорилась, да так крепко, что даже обувь, приготовленную для господина Фана, в гневе распорола. Но назавтра утром он всё же явился проводить. За короткое время сказал госпоже десяток фраз, а она ни единым словом не ответила. И лишь когда повозка тронулась, произнесла холодно: «Возвращайся». Вот и всё. Но господин Фан, услышав это одно-единственное слово, будто весь просиял и с радостью отправился домой.
Вспомнив непреклонный нрав своей матери, Цзян Чанъян невольно усмехнулся и покачал головой:
— Эх, девчонка, откуда тебе знать, что господин Фан сказал госпоже ровно десять фраз?
Иньтао с самым серьёзным видом ответила:
— Служанка пересчитала. Когда они начинают спорить, служанке делается страшно: и не знаешь ведь, кого унимать. Тогда я и думаю нужно же чем-то заняться, вот и считаю, сколько всего слов они перекинулись.
Чанъян расхохотался:
— Ах ты, мёртвая девчонка! Смотри, если мать узнает, живо шкуру с тебя спустит.
Иньтао хитро улыбнулась, глаза её сверкнули лукавым огоньком:
— Молодой господин, ведь только что тот господин гун наговорил госпоже про будущую младшую госпожу всяких гадостей. Вот она и разгневалась. А ты… хочешь знать, что именно он сказал?
Сердце Чанъяна дрогнуло, но он быстро выровнял голос:
— Что бы он там ни говорил, я не боюсь.
— Иньтао, бесстыжая девчонка! — оборвал её У Сянь, нахмурившись. — Всё больше забываешь почтение и чин. Разве можно так говорить с господином? А ну, марш, зови остальных!
Иньтао же лишь закатила глаза, не уронив и крупицы уважения, и с насмешкой отозвалась:
— Хм, и госпожа Сюн тоже приехала. Я ещё вчера видела она точила иглу. Говорила, мол, хочет проверить, не сделалась ли твоя старая шкура ещё толще прежнего.
У Сянь, знавший, что лучше не нарываться на свою жену Сюн, лишь с досадой заметил, как лица Чанъяна и Шунь-хоура расплылись в сдержанных, но многозначительных улыбках. Чтобы скрыть собственное смущение, он нахмурился и накинулся на Иньтао:
— Ах ты, мёртвая девчонка! Госпожа слишком уж тебя балует вот ты и забыла небеса над головой! Смотри, завтра сам попрошу молодого господина сосватать тебе какого-нибудь деревенского мужлана тот быстро отучит тебя дерзить, до полусмерти лупцевать будет.
Иньтао только высунула кончик языка, глаза её засверкали:
— Ох, боюсь, что раньше, чем меня прибьют, тебя самого госпожа Сюн проткнёт своей большой железной иглой! — ответила она задорно.
Затем, обернувшись к Чанъяну, девушка понизила голос, и в её взгляде мелькнула тень беспокойства:
— Молодой господин… вы только не гневайтесь. Тот господин гун говорил про младшую госпожу… про то, что… что она… — Щёки у Иньтао залились румянцем: девушке было нелегко произносить такие вещи вслух.
Лицо Чанъяна сразу омрачилось. Он поднял руку, велев ей умолкнуть.
