Под «они» она имела в виду не только старших господина и госпожу из семьи Лю, но и родителей Хэ Мудань — её отца, мать, весь клан.
Этот брак когда-то заключили не по прихоти — за ним стояло соглашение, союз двух семей. Если не будет их согласия и поддержки — какой может быть развод?
Особенно теперь, когда в доме Хэ были уверены: болезнь Мудань исчезла только после свадьбы с Лю Чаном.
Для них она — талисман, спасение, залог жизни. Как же они позволят просто так от него отказаться?
Нет, всё будет крайне сложно… если не сказать — почти невозможно.
Мудань озорно моргнула:
— Они всё равно согласятся.
Когда придёт время, когда всё будет подготовлено — у них просто не останется другого выхода.
Юйхэ тяжело вздохнула:
— Завтра на цветочном пиру, говорят, эта бессовестная Цинхуа-цзюньчжу[1] тоже будет. И ещё нескольким велели прийти при полном параде… Да и господин пригласил актрис из «Фанъюнь-чжай», тех самых, что поют для знати. Если вам всё это неприятно… может, как обычно, скажете, что не здоровы?
Но Мудань покачала головой:
— Нет. Наоборот — мне очень хочется.
За прошедшие полгода она тщательно готовилась — и теперь чувствовала, что уже может войти в эту среду, стать частью этих людей, этих событий, этого общества.
Она не могла вечно прятаться в маленьком внутреннем дворике, словно пленница в клетке.
Нет. Рано или поздно она должна была выйти. Так почему не завтра?
В прошлом, стоило только заикнуться о таких сборах, как прежняя хозяйка тут же прикидывалась больной, лишь бы не показаться лишний раз на людях.
А теперь — впервые — она решила выйти и показать себя.
Глаза Юйхэ вспыхнули радостью. Она воскликнула с воодушевлением:
— Тогда я сейчас же открою сундуки с нарядами! Посмотрите, в чём вы хотите быть завтра, а я всё отпарю и надушу, как полагается!
Четыре массивных камфорных сундука, доверху набитые роскошными весенними нарядами, выстроились перед Мудань в одну линию. Пестрые узоры, нежные шелка, ослепительные красные парчи, мягкие и изысканные ткани переливались и мерцали, словно весенние цветы за окном — каждая по-своему раскрывалась и благоухала, каждая будто ждала своего часа.
И все до единой — без исключения — были украшены вышивкой пионов. Это было не просто украшение — это был знак любви и нежности её семьи. Отец и мать Хэ Мудань вложили в каждую из этих вещей свою заботу и благословение, словно говоря: «Ты так же прекрасна и драгоценна, как пион».
Мудань остановилась на одном из нарядов. Она выбрала короткий полупрозрачный жакет из розовой парчи с тонкой сеткой — лёгкий, как лепестки, — и указала на высокую юбку из восьми клиньев цвета розово-сиреневого шелка, расшитую фиолетовыми пионами:
— Пусть будет этот комплект.
— Красота какая! — воскликнула Юйхэ, её круглые глаза засияли и превратились в весёлые полумесяцы. Она нагнулась и долго рылась в сундуке, пока наконец не достала дымчато-фиолетовую накидку из тончайшей вуали.
Она накинула её поверх выбранного наряда и спросила:
— Госпожа, а с этой шалью подойдёт?
Мудань кивнула:
— Подойдёт.
Окинув взглядом небо за окном, она зевнула:
— Времени ещё много… Я немного вздремну.
Юйхэ с радостью принялась убирать наряды, перебирая ткани с осторожной суетой. Но тут заметила, что на подоле юбки разошёлся шов. Порывшись в шкатулке, она так и не нашла подходящей шелковой нити дымчато-фиолетового оттенка. Не оставалось ничего, кроме как отправиться в вышивальную комнату за нитками.
Перед уходом она строго велела:
— Шу`эр, госпожа будет отдыхать, проследи, чтобы никто лишний не тревожил её.
И как только тётушка Линь вернётся, немедленно расскажи ей про беременность Юйтун. Обязательно. Не забудь!
— Я запомнила, сестрица Юйхэ, — серьёзно кивнула Шу`эр.
Ей было не больше одиннадцати-двенадцати. Маленькое личико в форме сердечка, гладкая кожа, два аккуратных девичьих пучка, глазки — как ядрышки абрикоса, пушистые ресницы, губы — пухлые, румяные… Именно такой тип нравился господину — слишком уж.
Если всё и дальше будет так, как идёт… через несколько лет, когда девочка подрастёт, он точно и до неё дотянется.
Юйхэ вздохнула и, погладив ладонью лицо девочки, развернулась и ушла.
Как только Юйхэ скрылась из виду, Шу`эр уселась на низенькую табуретку, достала иголку с нитками и устроилась у занавеси, охраняя покои Мудань с самым серьёзным видом. Время от времени она бросала внимательные взгляды в сторону ворот, готовая в любой момент прогнать посторонних, если кто-то осмелится нарушить покой госпожи.
Прошло около четверти часа. Вдруг у ворот раздался шум: смех, шаги, голоса. Появился Сися — приближённый слуга Лю Чана, за которым следовали семеро-восьмеро молодых слуг с верёвками, бамбуковыми носилками и корзинами в руках.
— Вот здесь, — громко скомандовал Сися, указывая на двор. — Это покои младшей госпожи. Как войдёте — никаких праздных разговоров, не зевать по сторонам и никуда не лезть, иначе — не обессудьте, по дому пойдут палки. Запомнили?
Сися был не старше тринадцати-четырнадцати, но уже нарочито подражал важничанью Лю Чана — стоял, заложив руки за спину, грудь колесом, подбородок выше, чем положено. Смотрелось это забавно, но он явно чувствовал себя начальником.
— Поняли, Сися! — ответил один из слуг особенно громко, с усмешкой. — Все эти правила нам не впервой! Ну так, ребята?
— Конечно, знаем! — наперебой заголосили остальные, разразившись хохотом.
Но Сися тут же нахмурился:
— Смотрите у меня! Эти цветы — все как на вес золота. Одну повредите — продать всех вас не хватит, чтобы расплатиться!
Это было уж слишком — прямо у ворот госпожи шуметь, смеяться, как на базаре! Шу`эр со злостью отбросила иголку с ниткой, приподняла подол юбки и бросилась к воротам. Щёки её разрумянились, глазки сверкали гневом. Она встала перед Сися, сверкая детской решимостью:
— Сися! Как ты посмел привести в покои младшей госпожи эту толпу грубиянов и ещё устроить тут балаган? Ты не боишься наказания по дому?!
Перед ними стояла юная девочка — беленькая, словно из нефрита выточенная, с пухлыми щёчками, живыми глазками, похожая на фарфоровую куклу. Её возмущение выглядело особенно трогательно — но в голосе звучала настоящая строгость.
Толпа тут же притихла. Все с интересом уставились на Сися: ну-ка, как он теперь выкрутится? Ведь обычно этот паренёк вёл себя заносчиво и задиристо, и вдруг — получил выговор от маленькой служанки. Да ещё при всех.
Сися раздражённо сморщил брови, махнул рукой и буркнул:
— Завтра у господина — пир в честь цветения. Он лично велел перенести цветы с двора госпожи. Я только выполняю приказ.
А эти — ну ты же сама видишь, какие они есть. Разве ты не слышала, как я их отчитывал?
Что ж, в этом Сися был прав — он действительно пытался унять своих грубых подручных.
Но Шу`эр всё равно не могла сдержать отвращения — она терпеть не могла этих неотёсанных, неуважительных слуг, что посмели так шуметь у самой двери госпожи.
Она надменно приподняла подбородок:
— Перенести цветы? А с чего бы это я об этом не знаю? Все и так знают, как госпожа бережёт свои пионы. Ты что, решил — раз захотел, значит можно взять? Один лепесток заденете — продать тебя одного не хватит, чтобы расплатиться!
Ого. Вот это да. Такая маленькая — а зубы острые. Сися нахмурился, брови его взлетели кверху:
— Ах, так? Ты что, думаешь, господин перед тем как что-то делать должен сначала тебе отчитываться? Ты — кто? Служанка? Или уже госпожа? Не забывай, кто ты есть! А не уйдёшь по-хорошему — сам доложу господину. И не удивляйся, если тебя выставят за ворота.
Шу`эр тоже не осталась в долгу — выставила ручки на поясе, встала как маленький генерал:
— А ты сам кто такой? Прежде чем на других рычать — вспомни о себе! Я, если что, тоже могу пойти к госпоже — и тогда тебя за ворота выкинут. Не думаешь же ты, что она терпеть будет, как ты её слуг запугиваешь?!
[1] Цзюньчжу (郡主) — титул княжны в императорском Китае. Так называли дочерей императора от наложниц или дочерей принцев императорской крови (ваней). Цзюньчжу занимали высокое положение при дворе, имели право на особые привилегии, сопровождение и титулование, уступая в статусе лишь принцессам (гунчжу, 公主), рождённым от императрицы.
